Эхо Холодной войны

Несколько тезисов из двух вчерашних разговоров. 

1. Поражение СССР было во многом предопределено дефицитами и изъянами русской гуманитарной культуры. У нас была великая литература, но не было великой философии — а какая была (весьма посредственная), уплыла на пароходе. Именно поэтому мы не смогли по-настоящему освоить и переварить марксизм, в 20-е и 30-е вожди поубивали друг друга из-за запятых, а после 53 выжившие превратили его в мертвую догму, неизменяемые и вечно-истинные скрижали завета. И по мере того, как сформированная этими скрижалями картина мира все больше расходилась с жизнью, утрачивался и основной мотив для участия в «холодной войне» — мы перестали понимать, в чем именно мы другие чем они, и стоит ли вообще эта инаковость противостояния. В какой-то момент — собственно, уже к 1968-му — нам оказалось попросту нечего предложить миру в пространстве идей. 

2. Основным штабом Холодной войны, в силу ее специфики, был КГБ СССР (хотя правильнее было бы КГБ КПСС, поскольку комитет был не в советском, а в партийном подчинении). А не Политбюро, не ЦК и уж подавно не советская и исполкомовская вертикаль. Но внутри страны КГБ после 1953 года был институционально обнулен: выжившие в элитной мясорубке 27-53 гг прекрасно помнили, откуда приезжали воронки, и сделали все, чтобы с ними этого никогда не случилось. Комитет был «пятым колесом в телеге», на огромной дистанции и от идеологии, и от экономики. По сути, он выродился в деполитизированную спецслужбу, до степени неразличимости похожую на своих визави с «той» стороны. 

Но это была плохая симметрия: когда в фильме «ТАСС уполномочен заявить» персонаж Соломина, офицер КГБ, ведёт борьбу один-на-один с персонажем Кикабидзе, агентом ЦРУ, на территории африканской страны, каждый советский человек понимал: кто бы из них ни победил в борьбе за страну Нагонию, итог один — Джон вернётся на свою виллу в Майами к своим миллионам и длинноногим блондинкам, а Иван вернётся в свою хрущевку в Новых Черемушках к своей зарплате и усталой тетке, мешающей суп в кастрюле. 

Понимали это и сами Иваны. Именно поэтому среди них оказалось аномально много циников и предателей. Их очень неплохо учили спецоперациям, но вообще не объясняли — да и некому было — за что, собственно, они ведут борьбу; как снаружи, так и внутри страны. 

3. Структурно мы сейчас действительно кое в чем (хотя гораздо менее, чем принято думать) напоминаем поздний СССР. Сакральное учение о рыночном либеральном капитализме точно так же превращено в скрижали и лозунги и точно так же игнорируется всеми в реальном мире госкорпов и бюджетной социалки — фан-клуб Джона Голта из Вышки это почти как «вернуться к идеям ленинизма» в раннеперестроечные годы. Службы точно так же дистанцированы, точно так же важны и разными способами проявляют свой рессентимент; АП — это перелицованный и усеченный ЦК, Совбез — Политбюро. Но — и это даёт шанс прокрутить отдельные сценарии «альтернативной истории» — генсеком у нас все-таки не Горбачёв, а самый настоящий Андропов. 

Горбачёв тоже есть, но он в кресле премьера, со все ещё кучкующимися вокруг него отдельными «прорабами» в ожидании чаемого «транзита». «Прорыв» и «нацпроекты» — это то же «ускорение» 80-х, которое уже очевидным образом ждёт похожая судьба. Даже в международной сфере мы все больше скатываемся в стилистику позднего СССР с его «борьбой за мир во всем мире» против «американской военщины» и болезненными «горячими точками» на окраинах — только теперь уже на много тысяч километров ближе к Москве. И, да, как и тогда, есть узкая тусовка приблатненно-протестной столичной богемы, пытающаяся спеть «перемен», но получается только матерный рэпак в стиле Оксимирона. 

4. Вопрос того, не навернется ли этот эрзац для бедных — это вопрос о том, найдём ли мы в себе мужество распечатать скрижали до того момента, пока они окончательно не разойдутся с жизнью. Охраняющая их жреческая каста отчаянно рубится за свою идеологическую монополию, на всех фронтах — от аппаратного до уличного; но надо же четко понимать, что студенты Вышки, выходящие на улицу с антивластными лозунгами, ее же профессора, состоящие в списках партии власти на выборах, и их ближайшие друзья и коллеги, находящиеся на статусных позициях и пишущие для Кремля и Белого Дома всяческие идеологии и стратегии — это все абсолютно одна семья; одна, так сказать, партия. Партия власти — этот термин гораздо более к ним применим, чем к линялому белому мишке начала нулевых. 

И очень хочется, конечно, сказать, что альтернатива им есть. Но ее нет, нет, нет. Я вообще не вижу никакой разницы между так называемым «режимом» и теми, кто против него сейчас типа борется; не могу понять, что, собственно, они делят. Поскольку в самом главном — ценностном и идейном — они совершенно одно и то же.

Что, впрочем, совершенно не означает, что их, так сказать, борьба — заранее обречена. Возможно, они даже победят. Но опять-таки, кто кого победит, если они одно и то же — понять не могу.

Главное, повторюсь, чтоб никого не зашибло.