Алексей Чадаев Наблюдения, замечания и предложения
К нескольким предыдущим постам. Многие отреагировали на мое описание стадиальной деградации российских политтехнологий, начиная с ранних 90-х до нынешнего времени. Но она там описана назывным образом, без анализа причин.
Между тем рабочая версия такого анализа у меня есть.
Что вообще вызвало к жизни такое явление, как рынок политтехнологий? В первую очередь — наличие свободных денег, обладатели которых искали способа конвертировать их во власть. Это было насущной, витальной потребностью — потому что иначе ведь отнимут, это Россия. Самым щедрым заказчиком за всю историю до президентских выборов 1996 года был, как известно, Мавроди, сумевший выбраться в депутаты, будучи под арестом.
Технологии отвечали на имеющийся рыночный спрос. Тем самым подтверждая бессмертный ленинский тезис о том, что в условиях классового неравенства все буржуазные свободы, будь то многопартийность или конкурентные выборы — «фиговый листок», прикрывающий известно что. И до тех пор, пока на выборах с деньгами бились деньги, рынок процветал.
Разумеется, это категорически не устраивало Кремль, даже уже ельцинский. Купив себе победу в 1996-м деньгами Березовского, Гусинского и компании, все последующие годы он воевал за возможность избавиться от этих отцов-благодетелей — то, что говорил даже Немцов в 1997 году об олигархах в узком кругу, было через край даже для антиюкосовского агитпропа в разгар дела Ходорковского. Олигархи же, в свою очередь, топили за то, что деньги должны решать; но Кремль уже тогда начал искать способ перешибить их «админресурсом».
Сурков, который в бытность «посыльным» от Альфы и ЮКОСа коврово скупал депутатов Госдумы для нужных голосований, понимал это как никто другой и с самого своего прихода в волошинскую ещё АП начал реализовывать концепцию «дирекции единого заказчика», последовательно устраняя или замыкая на себя любые «политические» деньги. Тогда Кремль ещё не мог «нагибать», приходилось вертеться и договариваться — да, вы можете заказывать себе выборы, но лучше это делать через нас.
Когда я в первый раз пришёл в сурковскую АП в 2004-м, мне там провели очень простой ликбез. Цитирую. «У нас есть только два инструмента — доброе слово и пистолет. А против нас — деньги. Деньги сильнее, чем доброе слово, пистолет сильнее, чем деньги. Но в нем мало патронов. Поэтому, пока возможно, обходимся добрым словом, когда совсем уже не получается — достаём пистолет».
Впрочем, по мере того, как патронов в пистолете прибавлялось, постепенно падала значимость не только денег, но и доброго слова. Бритва Оккама — тот гаджет, которым в Кремле умеют пользоваться едва ли не лучше всех на планете.
Что произошло с политтехнологиями на фоне этого парадигмального сдвига? Они развернулись в сторону агрегации возможностей задействования неденежных ресурсов для достижения результата. Про то, как не платить телеканалам и владельцам рекламных поверхностей, а просто нагнуть их. Не создавать платные агитационные «поля», а мобилизовать зависимые группы — современных крепостных. Не разворачивать штабы, а воспользоваться казенными помещениями и казенной же инфраструктурой. И т.д. Все это резко снижало себестоимость каждой отдельно взятой электоральной победы, создавая, во-первых, невероятные возможности стать бенефициаром разницы в бумажной и реальной смете, а во-вторых, намного повышало вероятность нужного результата.
Дальше возникла закономерная химическая реакция. Как только набравший силу Кремль стал оценивать региональных начальников исходя в том числе и из результатов выборов на их территориях, даже самые либеральные из губернаторов захотели быть немножко Рамзанами Кадыровыми. И здесь свободное волеизъявление, даже при наличии форы в виде админресурса, превратилось в недопустимый уровень риска. Поэтому следующая волна «технологий» — это уже технологии коррекции результата — от вбросов до переписывания протоколов. Разумеется, этого добра хватало ещё и в 90-х, и особенно в «электоральных султанатах» включая лужковскую Москву, но это все же не носило характер всеобщего явления. По-настоящему таковым оно стало к 2011-му.
Именно в эту болевую точку и ударила Болотная. Одно дело, когда власть пользуется преференциями в коммуникативных кампаниях, и совсем другое — когда сам итоговый результат перестаёт хоть как-то коррелировать с существующими общественными настроениями. Этот кризис привёл к сносу предыдущей модели управления внутренней политикой — наступила володинская эпоха.
Володин — очень во многом анти-Сурков. Главная особенность его подхода — весьма специфическое отношение к политтехнологиям как таковым. Формула, которую я слышал от него много раз: нельзя, чтобы руководитель позволял управлять собой своему аппарату. Применительно к выборам она звучит так: главный политтехнолог в кампании — это сам кандидат. Для него приемлемо, когда технолог выполняет роль консультанта — замеряет социологию, придумывает лозунги и АПМ, готовит кандидата к публичным выступлениям. Но категорически неприемлем подход топ-политтехнологов 90-х — то, что когда-то формулировалось ими как «идеальный кандидат — это сиамский кот»: вы платите деньги — мы говорим вам, что делать и руководим вашей кампанией — результат у вас в кармане.
Кроме того, отношение к идеологическим электоральным кампаниям у него всегда было скептическое. Плоть от плоти регионального чиновничества, он всегда исходил из того, что лучше построить детскую площадку, чем парить людям мозги пропагандой про стратегию развития страны и борьбу с ее врагами. «Двор — единица политического пространства»: володинская модель выборов — это, по сути, модель расторговки правильно брендированной бюджетной социалки за электоральный результат. Мы вам льготы — вы нам голоса. Мы вам дороги — вы нам голоса. Мы вам благоустройство — вы нам голоса.
Жизнь, разумеется, внесла свои коррективы. Пришлось минимизировать участие в этом процессе всех тех групп, которых эта расторговка не касается или которым она неинтересна. Именно поэтому важной составляющей успеха этой модели является сушка явки — то есть чтобы на участки пришли только те, с кем власть поговорила и кому сделала или хотя бы пообещала что-то хорошее. Разумеется, оппозиции в этом сценарии вообще было особо нечего ловить — ее активность всегда убивалась железобетонным аргументом: «вы только критикуете — а мы, вот, делаем».
Какова роль технолога в таких кампаниях? Она, по сути, сводится к электоральному маркетингу: как можно кучерявее рассказать про новопостроенную больницу или парк с велодорожками. Это называется «создавать позитивную повестку». Работа неблагодарная, поскольку, как известно, good news is no news.
Основная слабость этого подхода — триумфально победившего тогда, когда «сверху» его накрыло ещё и всеобщим патриотическим ажиотажем крымских событий — заключалась в том, что он был опять-таки ресурсоемким. Причём уже не в плоскости предвыборной кассы, а в плоскости непосредственно бюджетных расходов. Стало напряжно на каждой кампании резать ленточки у новых объектов — их ведь надо ещё и строить. Тем более — санкции, нулевой рост экономики, растущая потребность концентрации ресурсов и «затягивания поясов», которое в обществе сильного социального неравенства всегда страшнейшая угроза стабильности власти.
Сегодняшняя стадия, с 2016 по наст.вр. — это стадия тотальной оптимизации, ultima ratio эффективного менеджмента. На пропаганду нет свежих идей, на ресурсную расторговку нет ресурсов. Что остаётся? То, что мы видим в сегодняшнем Питере: есть два кандидата — Беглов и лопата, и всеобщая нервозность, что лопата, пожалуй, имеет шансы как минимум выйти во второй тур. И это ещё роскошь, привилегия для относительно вольного Питера. В Москве так есть просто Касамара и Касамара, она же и либерал, она же и единоросс, она же и за интересы простых аполитичных москвичей. Идеальный сбалансированный кандидат.
«Умное голосование» в этом раскладе это понятно что: «голосуем за лопату, все голосуем за лопату, так мы можем максимально навредить режиму».
Каково уже в этом раскладе место политтехнолога? Только одно: стобаксов за проплаченные посты в ФБ и телеграмме про то, почему борцы с режимом опять редиски. Один шаг до стадии «сосать за еду», if any.
При этом административный организм пришёл к логичному умозаключению, что вообще-то выборы как таковые — это какая-то глупая и бестолковая технология отбора людей во власть. Бессмысленное ритуальное паясничанье в условиях, когда всем и так все должно быть ясно. Нужны более современные, продвинутые и желательно digital технологии отбора, обучения и карьерного роста эффективных управленцев. Они уже создаются, подождите немного.
И я, о ужас, постепенно начинаю думать, что в чем-то этот самый организм даже прав.
