Внутриполитическое измерение инноваций

Недостатки и слабости — обычно оборотная сторона преимуществ. 

Основное преимущество т.н. «традиционного общества» — устоявшаяся, стабильная социальная иерархия, на которой прочно держится и политическая система, и моральное здоровье социума. 

Проблемой является то, что любой сценарий быстрого роста «из грязи в князи» воспринимается таким обществом как подозрительный, опасный и нежелательный, и всячески блокируется. В предельной версии — кастовом обществе — он прямо запрещён. 

Это резко снижает мотивацию претендентов на изменение статуса из числа «молодых и борзых»: они знают, что как бы ни бились, никто их на верхние этажи не пустит. А на этой энергии держится очень многое — от территориальных захватов до так называемых «инноваций». 

Империи прошлого — будь то испанская, британская или российская — были способом решить эту проблему на уровне территорий: есть имперское ядро, где «ничего нельзя», и есть колониальная периферия, фронтир, где «все возможно». 

У российской, кроме того, было еще своё отдельное ноу-хау: то, что сейчас описывается не вполне точным термином «догоняющая модернизация»: пусть наши местные Кулибины — опасные ревизионисты, а вот такие же точно, но ненаши — желанные гости, учителя и просветители. Понятно почему: потому что в их случае нет сценария «из грязи в князи», угрожающего социальному спокойствию сословного общества. 

Вышеизложенное выглядит как набор общих мест, но итоговый вывод может показаться неожиданным: самое сложное в инновациях — это их внутриполитическое измерение. То есть управление динамикой «лифтов вертикальной мобильности», в результате работы которых одни совершают путь снизу вверх, а другие — ибо лифт работает в обе стороны — неизбежно едут сверху вниз. 

Равноудаление олигархов в начале нулевых потому и прошло сравнительно легко, что силовики действовали с опорой на «молчаливое большинство», для которого сам факт превращения некоторого количества советских людей в сверхбогатых собственников воспринимался (и воспринимается) как вопиющая несправедливость, требующая немедленной коррекции. Нынешняя, по сути, беззащитность правящего слоя, в том числе и в погонах, перед «государевой опалой», воспринимается как своего рода разумная компенсация этой несправедливости. Это — нормальная реакция традиционного общества, для которого лозунг «кто был ничем — тот станет всем» является не только политически, но и морально неприемлемым. 

В этом смысле, рассказывая о новых технологиях — будь то ИИ, нейросети, IoT, «большие данные», VR/AR и т.п., в уме надо держать один главный вопрос: кто и как на этой волне окажется новым миллиардером, и в какой момент к нему придут опричники (консервативный сценарий) или мужики-с-вилами (радикальный сценарий)? А сами технологии — дело десятое: они лишь «отмычка», с помощью которой взламывается социальная иерархия и происходит масштабное перераспределение благ. 

Пока ясно одно: «цифра» — на масштабе последней четверти века — привела к резкому увеличению разрыва между богатыми и бедными, значимого роста социальной пирамиды в высоту. Условно, если в ХХ веке она выглядела как пирамида Хеопса, то сейчас — скорее как дубайская башня Бурж-Халифа. «Цифровая экономика» — это пространство принципиально неравных возможностей, торжества рентного капитала, «платформенного» монополизма и сверхкрупных компаний, методично доедающих все то, что в прошлую эпоху называлось «малым и средним бизнесом». И далеко не факт, что даже такой сравнительно крупный зверь, как государство РФ, сомасштабен этой проблеме: она куда более «глобальна», чем любое «глобальное потепление». 

В этом смысле, пока российский обыватель скрежещет зубами по поводу жирующих чиновников, в цифровом секторе формируются сверхкапиталы (и их собственники), в сравнении с которыми не то что любой отдельный наш чиновник, а примерно все российское чиновничество со всеми жёнами-любовницами-детьми-племянниками — плюнуть и растереть. И мы спокойно и без возмущения, мал-помалу отдаём им то, что еще вчера было нашим — рынки, отрасли, стандарты, «центры прибыли» и т.п. 

Отдаленной метафорой этого процесса является то, что произошло у нас с рынком такси: еще вчера суровые провинциальные бандосы разбирались друг с другом на стрелках, кто держит таксопарк и крышует стада бомбил на джихад-шахах, а уже сегодня нет ни таксопарков, ни бандосов, ни бомбил — есть только мобильное приложение яндекс-такси. 

Вот примерно это же и происходит с доброй половиной отраслей экономики, пока мы тут бегаем и смотрим, кто у кого сколько украл, а в паузах еще и рассказываем друг другу сказки про прекрасный мир новых технологий. Индекс готовности к будущему — он не в технологической, он в социальной, и даже жёстче — внутриполитической реальности считается.