Новое

Несколько соображений к «манифесту Богомолова»

1. Формула «Х в России больше, чем Х» часто работает и в отношении театральных режиссёров тоже; режиссёр у нас – фигура политическая. Любимов, Захаров, Ефремов, Доронина, Серебренников. Текст Богомолова говорит о том, что Константин это прекрасно понимает и тоже делает заявку на то, чтобы к нему относились именно так.

2. Слова «Запад» и «Европа» он употребляет вперемешку: для него это примерно одно и то же, и не случайно всё, что ему не нравится «там», имеет не европейский, а именно американский ориджин. В Европе и к BLM, и к cancel culture, и уж тем более к разным MeToo отношение, мягко сказать, неоднозначное.

3. Перед «русским западничеством», и в особенности «сислибским», то есть не прямо враждебным «режиму», сейчас стоит острая проблема. Российский любимчик тамошней медиасферы – Навальный, и в основном теперь всё, что там про нас – о нём и его борьбе. При этом сам Навальный ни разу не «европеец» по культурному ДНК: он осознанно играет претендента на роль нового туземного вождя, во многом зеркально похожего на ненавистного Путина, и предлагает Западу поддержать себя именно таким. «Потому что это работает, Азия-с». И бедный русский западник мается: как ему теперь любить Запад без Навального? А Навального он не любит, и вовсе не из-за своей сервильности – просто нутром чует в нем личинку деспота.

4. В этом смысле симптоматичен эховский комментарий Алексея Нечаева к манифесту. Нечаев – его «опорный миф», с которым он идет уже и в политику – история селф-мейд предпринимателя и визионера; и это миф по генезису однозначно «западный». Если убрать весь этот набор скрытых ссылок на прототипы, вроде бы периферийный культурный референс – ему вообще оказывается не на что опереться. Глазами отечественного чиновничества такие как Нечаев не более чем «коммерсы», к которым единственный вопрос – про «социальную ответственность» их бизнеса («деньги гони, да?»). А никакого права голоса и мнения – как, впрочем, и всем остальным согражданам, им иметь не полагается – Начальству виднее. То же, до симметрии, и у «навальнистов»: их глазами у Нечаева и таких, как он, тоже не может быть никакого мнения, ибо они – как и всё вообще остальное в стране, даже старый пень Явлинский – Проект Кремля. Всё, кроме Вождя и его борьбы. Так что в случае Нечаева – да и Явлинского – тут не в любви к Западу дело, а в естественном желании иметь право на позицию. Отдельную и от сатрапов, и от борцов.

5. С «Западом» штука вот какая. По Богомолову, случился своего рода «конец Третьей Эпохи», когда Валинор превратился из географической сущности в трансцедентную: Серебристая Гавань опустела, и оставшиеся эльфы мрачно бухают в рощицах, распевая никому уже непонятные песенки про Феанора. То есть тот Запад, который сейчас есть – это не тот Идеальный Запад, который в их сознании; это теперь разные сущности. Вот Богомолов и пытается «остаться западником без Запада».

6. Для меня всё это – новый поворот в сюжете, который я назвал когда-то «парадоксом Чаадаева». Русская мысль, как мы помним, когда-то родилась из его «философических писем», которые, в свою очередь, стали результатом осмысления исторического опыта его поколения. Эти русские дворяне, воспитанные французскими гувернёрами, говорившие и думавшие по-французски, в совсем молодом возрасте шли конным маршем по покоренному Парижу, и в их головах никак не укладывалось, что их отсталая и варварская Отчизна внезапно победила того, в ком даже Гегель в какой-то момент увидел воплощение Мирового Духа; саму квинтессенцию мировой истории. Письмо Чаадаева – это крик о непонимании того, по какому праву этот наш оплот деспотизма и варварства имеет теперь притязания на то, чтобы вести за собой народы; и это то же самое чувство, которое привело его вчерашних боевых товарищей на Сенатскую площадь; так что Николай всё понял правильно. Но и разбуженный Герцен тоже. Вся дальнейшая история русских дерзаний – это попытка найти моральное оправдание той претензии; и даже Русская Революция 1917-го вполне укладывается в эту канву. Взять самое передовое и модное из актуальных европейских учений – марксизм – и попытаться воплотить его на русской почве. Но сам Запад каждый раз – и в XIX, и в XX, и уж тем более в XXI веке на это неизменно задаёт вопрос: э, а вы вообще кто? То же и сейчас, когда нас снова учат жизни по старым методичкам, лишь слегка разбавленным новыми дискурсАми – феминизм, ЛГБТ, BLM и проч-проч-проч.

7. Режиссёр важная фигура, но для действующей сценической мистерии нужен всё-таки в первую очередь драматург. В том спектакле, сценой для которого выступают сегодня улицы и площади наших городов, сценаристы не заморачиваются: шпарят по сценарным схемам, многократно сработавшим в куче мест, от Белграда до Киева, от Тбилиси до Дамаска, от Бишкека до Вашингтона. Но русский сюжет ещё по привычке ждёт своего Гоголя. Как справедливо замечает Богомолов, мы не просто остались сложными, но и готовы бороться за эту свою сложность – против смесительного упрощения под шаблоны новых цензоров. Но вопрос поставлен верно: на предъявленные вызовы должен быть дан в первую очередь культурный ответ, и только потом политический.

Если, конечно, по-прежнему хотим остаться собой.

Если правда хотим.

[fbcomments]

About Алексей Чадаев

Директор Института развития парламентаризма