Вернуть системных правых

Я бы хотел начать здесь вот какой разговор.

Сразу обозначу тему. Тема – реконструкция системного правого фланга на российской партийно-политической карте.

Разговор сложный, долгий, возможно, не на один год, и для того, чтобы к нему просто приступить, необходимо сделать несколько важных оговорок и положить контекст. Весь этот большой пост — лишь небольшая часть «подхода к снаряду».

1. Для начала – о собственной позиции. Да, как практикующий политконсультант, я имею отношение к партии «Новые Люди», но в этом сетевом разговоре у меня нет никакой задачи по product placement. Говоря откровенно, неизвестно, будет ли и сможет ли стать ядром такой кристаллизации именно НЛ, или останется относительно нишевым политическим стартапом, коим пока является сейчас. В контексте разговора это даже и не значимый вопрос.

Лично для меня эта тема куда более долгая. Еще в декабре 2003-го, сразу после катастрофы СПС и Яблока на думских выборах, я попытался, опираясь на небольшой кружок сетевых интеллектуалов, называвшийся «Правый клуб», создать партию «Новые правые»; но нас тогда довольно быстро рейдернули, и поделом – были мы молодые, глупые и бедные. Ключевое – глупые, в первую очередь неопытные; и один из уроков, который я извлек для себя в те очень тяжелые для себя месяцы зимы и весны 2004-го, был такой: хочешь менять систему – пойми как следует изнутри ее устройство. Собственно, это и был тогда основной мотив идти наниматься к Павловскому (с которым я до этого аж с 98-го воевал) на работу в ФЭП. И вот уже 17 лет с тех пор иду по этому треку.

«Новых правых» же, между прочим, ждала довольно долгая постжизнь: сначала Шмелевы, потом Рявкины-Бабкины, потом Барщевский, потом Прохоров, потом Шайхутдинов: в процессе они стали сначала «Правым делом», потом «Гражданской платформой» и даже сейчас, в 21-м, имеют льготу на участие в выборах в ГД. Толку-то.

2. Почему это важно. Дело в том, что это имеет отношение не только к каким-нибудь пятипроцентным фракциям, а ко всей архитектуре политсистемы.

Михаил Зыгарь своей книгой про ельцинские выборы 1996-го попытался донести до среды мысль, что базовые константы «путинской» политреальности, которые мы имеем сегодня, были заложены именно тогда. Я с этим одновременно и согласен, и не согласен. Сейчас объясню.

Ключевой инсайт, осенивший тогда, в 96-м, обитателей осажденной кремлевской цитадели – что, оказывается, в «буржуазной демократии» на итоги выборов можно влиять в почти неограниченных пределах при условии, если у тебя есть деньги и т.н. «политтехнологии», которые можно на эти деньги купить и применить. В тот момент Чубайсу-Юмашеву-Дьяченко и компании это знание показалось буквально спасательным кругом, потому что в чистом «электоральном» поле Ельцин и «демократы», еще вчера выводившие на улицы миллионные толпы, к концу 95-го проиграли начисто, уступив поляну разномастным реваншистам. Но оказалось, что это можно переиграть – только плати.

Кошельками процесса тогда были те, кого уже в следующем, 1997-м году не кто иной как Борис Немцов назовет «олигархами», открыв тем самым эпоху войны госаппарата против всевластия частных магнатов. Да, сейчас уже забыто, но первым ее флагманом был именно вице-премьер Немцов. И, кстати, я, как его тогдашний помощник, был одним из тех, кто в марте 1998-го участвовал в написании немцовской программной статьи «Будущее России: олигархия или демократия», сформулировавшей в общих чертах ту идеологию и методологию, которую возьмёт потом на вооружение путинская администрация времен Волошина-Суркова. Всё то, из чего потом выросло «равноудаление», арест Гусинского, разгром НТВ, высылка Березовского, дело ЮКОСа и «далее везде».

Эти самые идеи из статьи – в достаточно упрощенном виде – спустя семь лет, в марте 2005-го, вернул мне не кто иной, как Алексей Чеснаков, в то время замглавы УВП АП, залечив мне своего рода «курс молодого бойца» в самый первый мой приход на разговор на Старую Площадь. Он тогда сказал мне так. «У нас, у Кремля, есть всего два инструмента: доброе слово и пистолет. А по другую сторону – деньги. Деньги всегда сильнее, чем доброе слово, а пистолет – сильнее, чем деньги. Но в нём мало патронов. Поэтому до тех пор, пока возможно, мы обходимся добрым словом. И только когда становится совсем уж невмоготу – достаём пистолет».

«Пистолет» сидел тогда в соседнем кабинете, и фамилия его была Сечин. Был он в то время примерно в той же роли, как сейчас Ярин – в политблоке АП, но скорее на контакте с «соседней площадью», и с соответствующими инструментами и образом мышления. Сурков, когда на кого-нибудь орал, мог сказать: «а самых тупых отправим работать к Сечину», и все понимали, о чем речь.

То, что именно «службы» стали механизмом рефрейминга политсистемы к её нынешнему состоянию – это, я настаиваю, было в общих чертах заложено уже в том крестовом походе против «олигархов», который мы начали еще в 1997-м. В некотором смысле это было реакцией системы на обозначившуюся как раз по итогам ельцинских выборов ключевую боль: глазами чиновников – нельзя, чтобы деньги (и те, кто их контролирует) играли столь большую роль в политике. Особенно тогда, в 97-м и 98-м, то, что выручило годом ранее, стало для тогдашнего Кремля смертельным риском; риск был осознан и система начала предпринимать усилия для того, чтобы его купировать.

Именно из этого, по большому счету, и получился Путин.

3. Нынешняя партполитреальность – это пусть и мумифицировавшаяся к 2021-му, но в общих чертах сконструированная именно тогда, в промежутке между 1998-м и 2004-м, волошинско-сурковская «управляемая демократия». Набор инструментов, получивший потом обобщенное название «админресурс» – выполнял в эпоху становления именно эту ключевую задачу – минимизировать влияние денег на результаты выборов. «Всё куплю – сказало злато, всё возьму – сказал булат».

В этом неизбывная печаль так называемого рынка политтехнологий, выжившие и прозябающие на подножном корму участники которого до сих пор ностальгируют о тех великих и славных временах, когда Островский, Ситников, Минтусов, Павловский или Трубецкой приходили к «заказчику» и в ультимативном порядке называли ему стоимость своих услуг – с шестью или семью нулями, и почти всегда не в рублях.

Так было в девяностых, а вот как стало в 2010-х. Пять лет назад, в марте 2016-го, я курировал от Володина выборы в одном не очень богатом регионе. Прилетаю туда, встречаюсь с вице по политике. Обсуждаем т.н. «контрольные цифры» по «Единой России», он рассказывает о том, как будет на них выходить. И в частности, в порядке презентации инструментов, говорит: «у нас, между прочим, даже политтехнолог есть. Если хочешь, можешь посмотреть; он в исполкоме ЕР сидит, сам туда сходи без меня, мне лень». Мне любопытно стало, иду из обладминистрации в исполком. Встречает меня глава исполкома – молодой парень, из мгеровцев, которых я когда-то учил. «А, технолог? Ща. Сидоров! (фамилия изменена)» В кабинет шаркающей походкой входит седой и сильно битый жизнью мужик с насквозь пропитым лицом вузовского препода. «Ты мне когда лозунги сдашь на митинг ко дню космонавтики?» «Да я же сделал вчера». «Говно ты сделал, я сказал всё переделывать». «А мне не сказали». «Блядь, а самому спросить? Штрафовать же буду, Михалыч». Вздох, вселенская печаль, сгорбленная спина, хлопок двери кабинета. Спрашиваю пацана: сколько ты ему платишь? Двадцать пять. А чо, по региону – нормальная зарплата.

По прилете в Москву не мог не рассказать о том, что видел, Ефиму Островскому. Вот вам, говорю, Ефим Викторович, ваше «партнерство власти и интеллекта». Дженерейшн Пи и гильдия халдеев. Как докатились-то? Дальше был долгий разговор, публичить который права не имею, но свою позицию скажу. Она такая: когда патронов в чеснаковском пистолете таки начало хватать, всё остальное, в общем, стало уже неважным.

4. Несколько дней тому назад я общался с человеком, который работал в штабе СПС на тех самых катастрофических выборах 2003-го – и с тех пор уже больше не имел никакой политической биографии. Тем не менее, боль того поражения живёт в нём до сих пор. Скажи мне, спрашивал он, но ведь если не рисовать, никакие «правые силы» никогда ни в какую Думу не пройдут – максимум три процента честного рейтинга! Полная фигня, отвечаю ему на это.

Разговор на эту тему был у меня лет восемь назад и с Борисом Немцовым, с которым мы продолжали общаться несмотря ни на что все эти годы, вплоть до его гибели. Немцов был такой человек – какие-то вещи понимал очень быстро и на лету, а какие-то ему буквально невозможно было объяснить, просто не слышал.

Третий участницей того памятного разговора под виски была Ксения Анатольевна, уважаемая, но дальнейшее показало, что и она не очень-то вслушивалась. А я пытался, как мог, донести до Бориса то, как и почему проиграл СПС в 2003-м, и было ли это тогда неотвратимо. Попутно рассказав, как именно выносили его на выборах мэра Сочи уже в 2009-м, и не без моего участия в команде выносивших.

Немцов – в отличие, кстати, от Навального – был публичный политик от Бога, яркий, обаятельный, телегеничный и харизматичный. И, вопреки устоявшемуся образу шалопая, на выборах невероятно трудоспособный, могущий провести любое количество встреч в день и в личном разговоре любое количество своих яростных противников перевербовать за считанные полчаса. Но в чем он – опять-таки в отличие от Навального – был всегда патологически слаб, так это в способности строить под собой сколь-либо дееспособную оргструктуру. Никогда не понимал ни её смысла, ни ценности. И тот образ поражения 2003-го, который был в его голове, соответствовал – «мы не легли под Кремль, заняли позицию по Ходору, нам за это отрубили доступ к каналам, облили дерьмом и отрезали голоса на подсчёте – вот и всё». А я ему говорил, что всё это не играло практически никакой роли.

Моя основная мысль была такая. Настоящая политическая сила, в отличие от имитационной, начинается с земли. Именно землю проиграли ещё в девяностые, ту самую кухню, на которой велись чуть ли не с брежневских времён все эти бесконечные разговоры про политику. Ещё даже в 93-м на этой самой кухне было что сказать, а в 99-м – уже нет.

Осенью 1998-го, уйдя вместе с Немцовым из Белого Дома, я поначалу приземлился в маленьком кабинетике в исполкоме Демвыбора России. И главное, что меня поразило там – то, как штатные сотрудники этой структуры относились к уже стремительно редеющему, но все еще многочисленному слою добровольных активистов демдвижения, постоянно приходивших туда с какими-то своими идеями, проектами, просто предложениями помощи. Их там походя называли «чеканашками», такое пренебрежительно-оскорбительное наименование для городских сумасшедших (некоторые в самом деле соответствовали, но).

Я не хочу сейчас давать какие-то негативные характеристики людям, большинства из которых уже и нет в живых, а те, кто жив, давно отошли от дел. Но та самая ельцинская кампания 1996 года, похоже, действительно стала реквиемом для организованного демдвижения «перестроечного» формата, даже несмотря на итоговый успех СПС-99, достигнутый скорее благодаря Кириенко и обнулившийся вместе с его уходом во власть. То, что я увидел в тогдашних штабах – сформировавшийся на глазах гигантский водораздел между «профессионалами», работающими на коммерческих началах, и идейными политиками и политактивистами, с которыми попросту не знали как себя вести и не вели никак. И сами не заметили, как они попросту кончились.

В отличие от коммунистов. Несмотря ни на что, ни на какое давление и противостояние, КПРФ и в девяностые, и в нулевые, и в десятые сохранила максимум присутствия почти в любой точке страны, на уровне самой что ни на есть «первички». Да, военное поколение вымерло, и многочисленные советы ветеранов, кои и были в девяностые по совместительству становым хребтом КПРФ-ной первички, перестали играть эту роль; на этом компартия многое потеряла, но именно как массовая организованная и присутствующая на земле структура она существует даже и сейчас. И именно поэтому даже сегодня, в 2021-м, может позволить себе роскошь не играть с АП в договорняки и уходить в отвяз, искренне рассчитывая стать главным бенефициаром частичной эрозии рейтингов Путина и ЕР. Несмотря на то, что и Зюганов уже двадцать с лишком лет как не боец, и ресурсы приходится собирать в основном посредством розничной расторговки мандатов.

«Демократов» же сгубил их собственный триумф. Оказавшись частью новой власти в результате событий 1991-93, они утратили землю. То, что сейчас называют «сислибами», растёт из корпоративной культуры гайдаровской команды, из радости от открывшейся возможности сидеть в кабинете, обсуждать сдерживание инфляции и монетарную политику, «решать вопросы» и «уходить в бизнес» – вместо того, чтобы идти на площадь, в эфир, в сеть и там отстаивать позицию в прямой политической борьбе, постоянно оказываясь под ушатами дерьма и притом забесплатно.

Всё это оформилось окончательно уже к 1995-му, пока в Думе кривлялся Жириновский, а из «демократов» наиболее амбициозные и дееспособные уходили кто в госуправление, а кто и в будущие «олигархи». С оставшимся «третьим составом» Гайдар с Чубайсом вдребезги проиграли думские выборы-95. А когда в 96-м им вдруг объяснили, что, оказывается, электоральный вопрос можно решить деньгами и нанятыми на них профессионалами, и это сработало, они были на седьмом небе от счастья. А потом, год спустя, следующим шагом поняли, что если с помощью денег можно найти управу на уличную стихию, то дальше нужно найти способ с помощью власти найти управу на деньги.

И породили нынешний режим.

А потом, довольно быстро, почти сразу, уже и этот новый инструмент обнаружил свою способность выходить из-под контроля. И попытка противопоставить ему старые – будь то политическая улица (которую проиграли в первой половине 90-х) или опять же деньги и технологов (которых сами же обнулили, призвав на помощь «пистолет»), показала, как работает принцип камень-ножницы-бумага.

Продолжение следует.