Алексей Чадаев Наблюдения, замечания и предложения
Тема закрывающихся дверей потребительского рая (в связи с недавним интервью каналу «Потерянный рай») навела меня вот на какие размышления.
Интеграция в глобальный мир — это ведь не только кухонная микроволновка, которая всегда думает о нас. Эта интеграция, например, предполагала, что у нас больше не будет — причём никогда — своего авиапрома. Он просто не нужен — зачем, если есть Боинг и Эйрбас? И неконкурентен к тому же — по множеству причин, но ключевая среди них та, что конкуренция в современном мире давно уже идёт далеко не по рыночным правилам. С идеей проектировать и строить свои самолёты нам так или иначе пришлось бы рано или поздно расстаться — это прекрасно понимали, кстати, топ-менеджеры Аэрофлота, всеми силами старавшиеся сбагрить обременение в виде «суперджетов».
А теперь есть шанс, что мы снова будем делать самолёты. Стоит оно «Макдональдса» или бутиков с «итальянским» шмотом, который теперь адепткам придётся покупать на его реальной исторической родине — в Китае? И когда я говорю «мы», я ведь имею в виду не абстрактную «страну», а нескольких своих близких друзей, которые работают в нашем авиапроме, и теперь понимают, что они снова нужны.
И это всё — к большому вопросу о том, зачем мы вообще живём.
Так получилось, что я с довольно юных лет много общался с людьми, находящимися на пороге смерти. В мои 11-12 я более полутора лет ездил с группой волонтёров (тогда такого слова не было) в дом престарелых на Юго-Западной, в корпус для неходячих, раз в неделю по субботам. Мы обмывали стариков, мазали им пролежни йодом, высаживали на горшок, кормили с ложечки — и разговаривали с ними. А они считали месяцы — кто-то недели — а кто-то и дни до своего последнего вздоха. И рассказывали нам свои жизни.
Мне запомнился один случай. Бабушка, неходячая и почти слепая, была до пенсии преподавательницей эсперанто. И она отдельно попросила взять у неё несколько уроков — так она ощущала свою нужность. И я сидел у её постели и учил с ней склонения и спряжения этого уже совсем непонятно зачем существующего искусственного языка.
И примерно тогда я понял для себя, что едва ли не самое важное в жизни — что ты будешь говорить, хотя бы даже и самому себе, когда жизнь подойдёт к концу. Зачем она была. Что ты делал, чего достиг, что получилось, а что нет. И под этим углом тема «потребительского рая» выглядит даже смешно — что, рассказывать внукам или правнукам, какие божественные были устрицы в Сен-Тропе и закаты на Мальдивах? Как классно ты выглядел/а в новой весенней коллекции от Бриони или Китона? Чушь какая-то.
Мне сейчас 43. Полжизни уже позади — а то и больше: даже если кирпич на голову не упадёт, поди ещё доживи до 86, отца вот хоронили в день его 85-летия. И, в общем, есть что рассказать и поинтереснее, но мало, мало. Однако о чём я точно не буду жалеть — так это о том, что теперь уменьшится возможность обрасти новым хламом взамен старого. Особенно если в обмен на это появится другая возможность — делать то, о чём ты всегда мечтал, но не имел ни малейшего шанса, коль скоро выпало родиться на периферии чужой цивилизации. И все мои надежды нынешнего момента, если уж о главном, связаны с тем, что теперь у нас не остаётся другого выхода, кроме как опять строить свою. Выйдет или нет — даже не так уж важно. Главное — это ровно тот масштаб цели, из-за которого не обидно будет уходить из мира, когда придёт срок.
