Безопасная политика и право на тирана.

На новогоднем досуге, каковой сопровождается подхваченным по такому случаю насморком, думаю я себе неспешно, и всё за мать родну за политику.

Вспоминаю товарища Каспарова, как он на дебатах с белыхом жаловался — что, мол, в шахматах по крайней мере правила есть, а тут тебе говорят — мол, наша пиковая дама побила вашего ферзя. Каспаров, сколько я на него посмотрел, до сих пор сохранил некие остатки искренности (хотя Марина его уже много чему научила), и здесь действительно читалось искреннее недоумение чемпиона — как так, я пришёл в новый для себя вид спорта, а мне никто не сообщает правила, по которым тут побеждают! Более того: внешнее визуальное наблюдение позволяет сделать вывод, что правила всё время меняются, а инстанция, которая их меняет, одновременно и сама участвует в игре — и, вестимо, делает всех одной левой. Простой здравый смысл подсказывает, что явно налицо какой-то жёсткий обман и разводилово.

Честно говоря, мне тоже в своё время непросто далась мысль о том, что политика, как форма войны, принадлежит к числу абсолютных агональных практик. Т.е. не столько борьба идёт по правилам, сколько сами правила являются объектом непрерывной борьбы. Ты всё время сталкиваешься с Другим, стремишься вписать его в свою систему — точно так же, как он тебя в свою; но при этом каким бы то ни было правилам и ты, и он следуете только в том случае, если это в данный момент кажется более удачным решением, нежели их нарушать. Более того: ты выдвигаешь, задвигаешь, защищаешь, оспариваешь те или иные нормы или правила, однако в каждый из этих моментов ты чётко знаешь, что на самом деле не еврей для субботы, а суббота для еврея. То есть правила существуют — но всегда как результат зыбкого и изменчивого компромисса, а не как предопределяющая данность. Как в го, где ты всё время решаешь и перерешаешь с противником, где твоя зона, а где его, в какой части доски в данный момент идёт игра и что является ставкой.

В этом смысле борьба за демократию в западном смысле слова, т.е. за формализованную, как бы безопасную форму политической борьбы «по правилам» — это скрытая интенция к исключению политики вообще, к вынесению за скобки самой сути политики. Примерно так, как презерватив блокирует сущностную основу половых отношений, их реальные риски и ставки — оставляя, однако, людям иллюзию, что всё происходит «на самом деле» (и ведь это в каком-то смысле так и есть!).

То есть политика — но безопасная. Разумеется, демократия в основе своей есть именно ограничение власти, создание для неё рамок и барьеров — при том, что наличие этой самой власти, которую необходимо таким образом ограничивать понимается как априорная данность. Однако «безопасная политика» в конечном счёте неизбежно приводит к тому, что высокоразвитая система эффективных ограничителей — вот она, а ограничивать и сдерживать-то — нечего! В процессе оказывается утерян субъект власти, тот самый, которого все эти институты призваны были сдерживать и ограничивать.

И тогда он приходит — причём чаще всего с неожиданной стороны. Либо извне — в виде внешней абсолютной и непреодолимой угрозы, к которой остаётся только присоединиться. Либо изнутри самой системы: фашизм — это про то, как штатный трикстер «демократической» сцены превращается в «беспредельного» — и уже ничем не ограниченного — субъекта политики. Либо как результат внутреннего революционного слома, коллапса системы — революции.

Система, существующая в логике безопасности, всё время пытается выдавить субъекта, исключить его вовсе из политики. В правовом смысле суверен-фундатор — это и в самом деле преступник, исключённый — по Шмитту. Смысл любой демократической революции — в фиксации факта избыточности монарха. В этом смысле она — закономерное продолжение развития идеи монархии же, как первичной системы ограничения и сдерживания воли субъекта политики.
И действительно, для повседневной жизни он не нужен, вреден, опасен и избыточен. Жизнь — это «когда чтоб не трогали». Место для него возникает только тогда, когда есть — и фиксируется — неразрешимая задача или неотвратимая угроза. Тогда прямо наоборот — система переориентируется на производство субъекта, на создание ожидания, на подготовку условий и т.д. «Возвращение короля» — это на самом деле не «возвращение», а «пришествие» в критический момент для разрешения экзистенциальной ситуации, для которой «правители» не годятся; а дальше король снова становится избыточен.

Концентрация и деконцентрация. Мобилизация и демобилизация. Сосредоточение и рассеивание. Социальность и индивидуальность. Власть и свобода. «Тирания» и «демократия». Смысл в том, что это не противоположности, а разные фазы — одного и того же социального организма, его естественного ритма жизни. Соответственно, парадокс в том, что невозможно построить отдельно «демократию». Надо одновременно построить и «демократию», и «тиранию», а также и «рубильник» для переключения, причём в любой из фаз работающий в обе стороны. Право на тирана — залог свободы. Вот то, что я пытался сформулировать в прошлом году.