Есть одна такая мутная тема – «а нефиг». Почти правовая формула, которую чеканят перед тем, как дать по щам. Меня первый раз в жизни как следует били именно по логике «а нефиг», когда я в старших классах школы вздумал отпустить длинные волосы. Фронда предназначалась вообще-то школьному начальству, но таковое в разгар 1990 года уже пребывало в грогги и ни на что не реагировало. А вот «нефиг» мне сказали соученики, с точки зрения которых я высунулся недопустимо выше ватерлинии.
Урок не прошёл даром: с тех пор я знаю, что официальная Власть у нас не единственная карающая инстанция. Есть ещё «культурные нормы» — те же «понятия», где как. Они некодифицированы, но к ним всегда можно воззвать и судить от их имени. И это при том, что вообще-то пространство никем не огорожено, оно довольно свободно – но ты в нём «вдруг» напарываешься на табу, как на противопехотную мину. А у меня сроду был особый талант напарываться – где надо и где не надо.
Поболтавшись неделю по депрессивным городкам Верхнего Поволжья – от Углича до Городца – я вдруг кожей почувствовал, как может быть устроен психологический движок пресловутого «русского бунта». В основе механизма «альтернативной легитимности» – именно апелляция к «нефигу», как к норме морали. Бунт – это усилие к универсализации «нефига». Нефиг втягивает в себя людей, подпитывает их энергией, даёт им смысл жизни.
Парадоксально, но это что-то вроде японских «верноподданнических мятежей». Наш бунт лишён инициативы, напротив, он направлен на то, чтобы убить всякую инициативу и тем самым уравнять её с действительностью. Он совсем не обязательно «против власти» — власть оказывается мишенью только в том случае, если она есть субъект инициативы (как было что с церковной реформой и Разиным, что с екатерининскими реформами и Пугачёвым). Главная мишень бунта – это «высунувшиеся», неважно, каким образом – при содействии власти или просто при её попустительстве. Таковы русские переделы начала ХХ века – которые для меня запечатлены в образе прадеда, убитого безменом по голове на меже своего и соседского полей в 1929-м.
Важно, что это не власть, а сама культура, сами «понятия» выступают агентами «выравнивания». Власть может лишь попытаться присвоить эту волну, символически возглавить её – но это другая, внешняя по отношению к ней энергия. Так что с равной долей вероятностью власть может оказаться и её жертвой – тут уж как фишка ляжет.
Кстати вот Голышев. Я не зря его всегда ценил, именно в том смысле, что он обладает редким даром публичной репрезентации этой мутной русской злобы, живой закваски великих бунтов прошлого. «Нефиг» — то, что помогает понять, как можно в деле Юкоса быть отмороженным «путинистом», в 2007-м – «борцом-с-режимом», а в 2008-м переквалифицироваться в избавителя матушки-расеи от двух главных ея извергов – Фёдоровой и Солженицына. Я теперь понимаю, что всё это одна и та же, внутренне целостная и непротиворечивая логика, точнее эмоция. И очень нашенская; не столько даже сектантско-старообрядческая, как я думал раньше, а именно понятийная. «От имени и по поручению» некой повреждённой целостности, которую надлежит обязательно восстановить, методом отсечения лишнего.
Самое смешное, что он по-своему прав. Как в каком-то смысле «по-своему правы» и 11 из 12 новгородских присяжных, которых, собственно, и не понять бы было, если бы Голышев не объяснил (точнее, не показал), «как такое возможно». В логике, базирующейся на принципе «нефиг», картина очень ясная и целостная. Главный преступник в «Новгородском деле» – это, конечно же, никакая не Тоня, а Кирилл Мартынов. А состав преступления – в том, что он в типовой ситуации повёл себя нетиповым образом, создав проблему из рутинного частного эпизода. Тем самым, фактически, он замахнулся на святое – на устоявшийся порядок вещей, уклад. Разумеется, в этой логике вердикт присяжных адресован именно Мартынову, а не жене – собственно, его-то и наказали с максимальным садизмом: наказали вменённой виной, за то, что неправильно себя вёл. И это-то, собственно, и есть восстановление справедливости, «ибо нефиг было». Читайте Голышева, там вся эта механика на пальцах объясняется.
«Вторая законность», вот что это такое. Альтернативная, «теневая» норма, всплывающая на поверхность тогда, когда (и где) почему-либо «проседает» официальная. «Антивласть», не в смысле собственно борьбы с режимом (хотя иногда и в этом тоже), а именно как иной источник легитимности – то, что даёт право судить.
А если ещё проще, то вот она вам и есть, «другая» Россия. В упаковке и перевязанная ленточкой.