Немного экстремизма

Я получил очень много разноречивых откликов на предыдущий текст, начиная от «достал ты уже с пидарасами» и заканчивая «опять Медведева обидел». Кажется, никто из комментаторов не прочёл основной посыл, слишком уж обфлажкованы описываемые объекты. Так что несколько пояснений.

То, что миллениум ознаменован тотальной победой в мировом масштабе светлых идей Льва Давыдовича Троцкого, уже, считай, общее место. Троцкисты делятся на ультраправых, правых, левых и ультралевых, но в главном они едины — в том, что никакая идеология не может победить в «одной, отдельно взятой стране»: любая для своего успеха требует именно глобального penetration. Неинструментальный подход к государству везде списан со счетов; спор идёт лишь о том, нужно оно ещё для чего-нибудь путного или его можно сдавать в музей.

«Правые» и «левые» троцкисты рубятся по поводу капитала: одни крушат остающиеся ещё барьеры ради экспансии глобального рынка, другие время от времени пытаются что-то там оккупировать. Но это выглядит не более как семейная разборка: понятно ведь, что у Капитала и Мировой Левой есть общая святыня — Прогресс. Спор идёт лишь за то, кто его главный жрец — «человек в костюме и с долларом» или «человек в джинсах и с плакатом». Но против Традиции те и другие выступают единым фронтом; при всех их разногласиях она была и будет их общим врагом, борьба с которым всегда важнее, чем «разборки между своими».

Противостояние Прогресса и Традиции — это противостояние двух конкурирующих машин эволюции, каждая из которых предлагает свой способ движения человечества по дорогам истории. Иными словами, Традиция вообще-то, в пределе, выполняла когда-то ту же самую работу, которую теперь выполняет Прогресс. Но построена на другой, «консервативной» логике.

Логика Традиции — это логика постепенного улучшения существующего положения вещей, с опорой на опыт предыдущих поколений и максимальную интерграцию этого опыта в любые новые начинания. Сбережение и накопление опыта — главная задача, его авторитет заведомо на первом месте; новое же принимается лишь тогда, когда возможно найти бесконфликтный способ его сосуществования со старым.

Логика Прогресса основана на шумпетеровском принципе «creative destruction»: создание чего-то нового автоматически предполагает разрушение или ослабление чего-то «старого». «Старое» и «новое» всегда находятся в конфликте, в конкурентной борьбе, где новое вынуждено доказывать своё право на жизнь; но в долгосрочной перспективе оно так или иначе побеждает, и главное, что нужно сделать — облегчить ему решение этой задачи.

В капитализме (как прогрессистской модели) основной движущей силой прогресса является soft power денег. Именно они, деньги, мотивируют людей на творчество и на ревизионизм; выступают «склейкой» при построении новых цепочек, формата, скажем, «учёный-предприниматель-финансист-менеджер-производитель-продавец-потребитель»; они являются критерием успеха и мерилом эффективности. Также они выполняют роль вертикального лифта, на котором можно «объехать» любые традиционные иерархии (родовые, сакральные и т.п.); они открывают закрытые прежде двери. «Прогрессор» капитализма — это, по выражению Ходорковского и Невзлина, «человек с рублём».

Мировая левая — не что иное, как грандиозная затея по «перевооружению» машины прогресса, оснащению его другим движком, работающим на другом топливе. Свою атаку на капитал она ведёт в первую очередь из этической плоскости, именно оттуда указывая на дефекты модели — главным из которых становится гигантский слой исключённых. Марксисты при этом делают упор на эксплуатации, т.е. на разделении общества на «классы» по отношению к собственности и ресурсам. В логике «классов» им видится жёсткая социальная иерархия, являющаяся очевидным признаком скорее традиционного, нежели прогрессивного общества — а значит, можно атаковать капитал именем Прогресса, т.е. его же собственной святыни.

Ленинско-сталинская затея, в таком разрезе — не что иное, как попытка заюзать государство (являющееся, вообще-то, порождением и одной из основных опор Традиции) под эту великую задачу «перестройки Прогресса». Весь будущий «сталинизм» уже целиком проглядывает в ленинском тексте «Государство и революция», где дедушка Лукич предлагает, вместо демонтажа «этой штуки», приспособить её к полезному делу — к ликвидации классовой пирамиды, а тем самым и к построению другой, некапиталистической экономики.

Крах этой концепции, финал коего мы наблюдали своими глазами, сам по себе примечателен: «старый», казалось бы, выпотрошенный и инструментализованный институт тихой сапой всосал не поперхнувшись, переварил и высрал всю марксистскую машинерию: не успели и глазом моргнуть, как «государство рабочих и крестьян» переродилось обратно в Российскую Империю, уже, казалось бы, похороненную 1917 годом; от «марксизма» отцов-основателей в ней остались лишь ветшающие символы забытой революции и омертвелая, окаменевшая догматика, неизбежная сдача которой в утиль оказалась лишь делом времени. Лев Давыдович на том свете злорадно потирает руки.

Единственная неприятность, связанная с процедурой окончательного возвращения матушки-Расеи в лоно мировой капиталистической системы — проблема прав собственности. Ленинско-сталинская концепция основывалась на том, что для предотвращения разделения общества на классы именно государство должно быть монопольным собственником всех «средств производства», делая знак равенства между «государственной» собственностью и «общенародной». Из «внешнего мира», т.е. из мира капитала, это выглядело как одна большая мегакорпорация, размером со страну: собственно, именно на таких условиях СССР и взаимодействовал с «капиталистическим миром», который тем самым волей-неволей должен был де-факто признать такое положение вещей.

Однако, не успела осесть пыль от рухнувшего колосса, как из-под руин вылезли эдакие монстрики, прихватившие изрядные куски былого целого; и эти куски оказались достаточно большими даже по меркам «того» мира. Но институт собственности в капиталистическом мире — это тоже хитрая и коварная штуковина, со множеством «нюансов» и подводных камней. Как минимум, собственник должен обладать железобетонным правом на собственность, т.е.историей, которую невозможно оспорить или поставить под сомнение с юридической либо моральной точки зрения. А с этим у них всё было совсем не слава богу.

Здесь — ключ к такому феномену, как патологический антисоветизм комиссаров и выгодоприобретателей Перестройки: спроси их — они и сегодня будут в первых рядах сторонников «нюрнбергского процесса над КПСС» и прочих «люстраций». Тут история простая: если СССР всеми признан как «мировое зло» навроде «фашизма», «сталинхужегитлера», тогда его могильщики — это герои, сразившие дракона и заслуженно получившие во владение трофеи из драконьей пещеры. Если же по этому пункту есть хоть какие-то сомнения, тогда они — не более чем жулики, присвоившие под шумок то, что им не принадлежит и не может принадлежать по праву. И тогда никакого настоящего капитализма в России нет и не может возникнуть до тех пор, пока всё это добро у них не отберут и не продадут с аукциона тем, кто в состоянии заплатить настоящую цену.

В этом — главная загвоздка того, что Чернышев называет «проблемой некапитализированных активов»: от «возможности распоряжаться» до настоящей собственности — как от Земли до Марса. А значит, надо либо уже перестать ломаться и устроить, наконец, полномасштабную десоветизацию — с выносом Ленина, с запретом компартии и трудов классиков марлена, демонтажом памятников, переименованием улиц, люстрациями и т.п. (и сменой гимна, конечно же), либо опять же перестать ломаться и отправить вслед за Ходорковским ещё сотню-другую тысяч «эффективных собственников» с отчуждением их «активов» в пользу государства — и не для того, чтобы вернуть социализм, а ровно наоборот — для того, чтобы легитимировать советскую собственность уже на новых-старых капиталистических основаниях. Яиц, как водится, не хватает ни на то, ни на другое, а в результате время остановилось: в Кремле — вечный Путин, а страна в межеумочном состоянии обречена ждать, пока «само рассосётся».

Оно и «рассасывается» единственно возможным в этой ситуации путём — на «активы» потихоньку вешаются долги, превышающие их собственную стоимость, а получаемые кредитно-«инвестиционные» деньги вывозятся туда же, откуда они и пришли — на Запад. В итоге «настоящий» (т.е. легитимный) собственник у местного добра таки потихоньку появляется, но это уже теперь добрый дядя с Уолл-Стрит. «Население» же, исключённое из процесса, радостно прожирает те крохи, которыми от него откупаются в обмен на лояльность «транзитному» режиму, каковой никуда не денется до тех пор, пока процесс не будет завершён.

Но это, что называется, лирическое отступление. Единственная польза которого в контексте данного рассуждения — кейс, описывающий то, как в новом глобальном мире строится периферия.

Здесь важный момент. Западные (равно как, скажем, и китайские) троцкисты довольно-таки неплохо уяснили себе завет Учителя: невозможна победа «в отдельно взятой стране» — к капитализму это относится ровно в той же мере, как и к социализму. Прогресс — он только тогда работает, когда «в мировом масштабе». Но в мировом — это значит, что у мира должен быть центр и должна быть периферия. Этого, как минимум, требует логика концентрации ресурсов: распределять их равномерно по глобусу — это то же самое, как «размазывать масло слишком тонким слоем».

И вот здесь открывается совершенно новое поле для взаимодействия былых антагонистов — а именно Прогресса и Традиции.

Легко заметить, что в тех мировых регионах, которым уготована периферийная роль, приходят к власти именно «традиционалисты». Национализмы «бархатных революций», исламизм «арабской весны», «мягкий авторитаризм» нынешней РФ — это всё, как выразился бы дедушка Лукич, «силы реакции». «Демократия», под знамёнами которой они берут власть — не более чем рамка, позволяющая сковырнуть олдскульных «прогрессоров»-криптосталинистов (типа Хусейна или Каддафи), посадив на их место куда более «народных» имамов, бабаев и «коштуниц». Их дети будут учиться в Лондоне, чтобы, вернувшись на родину, клясться в верности традициям предков и вводить обязательное ношение паранджи. Их страны — больше не «государства» в старом смысле слова, а замаскированные под оные резервации по выращиванию нового «пролетариата»: высокая рождаемость и бесперспективняк «традиционных» социумов будет обрекать наиболее молодых и активных «третьих сыновей» на судьбу «нелегальных мигрантов» в более прогрессивные страны. Это нормально: свой первый шаг — превращение в маргиналов — они уже делают в тот момент, когда покидают своё богоспасаемое отечество.

Зонирование крепит новый уклад. По всему миру население стекается в мегаполисы — «точки роста» и цитадели Прогресса. Эта городская цивилизация будет и дальше развиваться в «гиперпрогрессистской» логике — толерантность, политкорректность, мультикультурализм, «абстракцисты и пидарасы» с Флоридой-Лэндрю и Нордстремом-Ридерстралле вместо Маркса и Энгельса. Периферия же будет всё более проваливаться в неоархаику — с имамами, «русскими маршами» и толпами идущих к очередному «поясу богородицы»: завтра им даже перестанут рассказывать, что Земля круглая и вертится вокруг Солнца: для них это явно лишняя информация. И каждый человек сам будет выбирать, где ему хочется жить — в «будущем» или в «прошлом» — благо теперь это будут понятия уже не хронологические, а географические.

Вопрос лишь в том, насколько прочны окажутся заборы.