Везет

ἐν ἀρχῇ ἦν ὁ λόγος καὶ ὁ λόγος ἦν προ­̀ς τὸν θεόν καὶ θεὸς ἦν ὁ λόγος. οὗτος ἦν ἐν ἀρχῇ προ­̀ς τὸν θεόν. πάν­τα δι᾿ αὐτοῦ ἐγένετο καὶ χωρὶς αὐτοῦ ἐγένετο οὐδὲ ἕν ὃ γέγονεν.

Начатая в «Дороге из желтого кирпича» тема «образов будущего» неожиданно привела меня в область экстремального богословия.

Греческая трагедия. Ее ключевой сюжет — герой, являющийся полукровкой — сыном бога и смертного, наделённый божественными дарами, но в силу смертной природы обреченный на гибель. Подвиг — это его путь к гибели, величественный и прекрасный. Предначертанный ему с рождения, о чем он прекрасно знает — и все же борется, борется до конца, и в том, чтобы не сдаваться року, видит главный смысл своей жизни. Таковы Геракл, Тесей, Ахилл и даже, например, Медея.

Греки видели этот сюжет десятки и сотни раз — в трагедиях Эсхила, Софокла, Эврипида; в исполнении лучших актеров, это было неотъемлемой частью их миропонимания. И поэтому для них настолько родной и знакомой оказалась привезённая с эллинистической окраины история Иисуса, построенная на той же самой механике. Но Иисус — в адаптированной версии Павла из Тарса, иудея с греческим образованием — оказался круче любого из героев: он победил саму Смерть, тем самым отменив и обнулив всевластие рока. Это то, почему из множества модных в то время экзотических восточных культов лишь христианство оказалось не только жизнеспособным, но и «съело» всю предыдущую религиозную традицию, заменив собой. Всевластие Рока — это красиво, но чертовски мрачно; поэтому для греков крещение было радостью освобождения.

Будущее отныне не предопределено свыше, оно зависит от тебя — вот в чем была самая главная Благая Весть.

Тонкую механику сочетания человеческого и божественного понимали по-настоящему только греки — это впоследствии трагически отразилось на судьбе христианства. Люди латинского языка все равно видели в Иисусе в первую очередь человека — семиты же, наоборот, настаивали на преобладании божественной природы; поэтому монофизитство (явное или скрытое) захватило Восток, а арианство (опять-таки явное или скрытое) — Запад. Наиболее радикальной версией «антигероической» критики греческого мифа стал ислам, где Иисус низводится до роли всего лишь одного из пророков, а Бог становится вполне монофизитским — единым, тотально всемогущим и полностью расчеловеченным.

В западном христианстве эта «человеческая» линия вылилась сначала в ренессансный гуманизм, а потом и в антиклерикализм протестантства — а уже к нашим временам западный Иисус стал совсем хиппи, just a stranger on the bus или капризным селебрити из известной рок-оперы. У азиатов же тема героя, личности, персонажа наоборот полностью исчезла, обнулилась — «ислам» в переводе с арабского означает «покорность».

Но для того, чтобы понять суть христианского переворота в греческом миропонимании, мало знать Эсхила и Софокла. Не менее важна другая — философская линия. Христианство пришло в греческий мир ровно в тот момент, когда неоплатоники напряжённо спорили о Логосе, пытаясь описать то, как реальность творится словами. Иисус ещё при жизни апостолов был впрямую отождествлён с дотоле абстрактным Логосом — именно поэтому евангелие от Иоанна, последнее из четырёх по времени написания, буквально начинается со знаменитой фразы «эн Архэ эн о Логос» — «в начале было Слово». Пазл сошелся: герой, сын бога и земной женщины — это и есть воплощенное божественное слово, посылаемое мир как проводник воли Творца.

И эта мысль-конструкция действовала на сознание образованных греков I-II веков столь же неотвратимо, как британский опиум на китайцев в XIX-м, или конспирология про Ротшильдов-Рокфеллеров-масонов-рептилоидов на отставных полковников пожарных войск в наше время — в рамках соответствующей культуры и картины мира попросту не было ни единого механизма для сопротивления.

Мы — ни разу не греки, мы лишь пасынки греко-византийской цивилизации; наш алфавит, то есть азбука — это адаптация греческих букв к звукам нашего варварского языка, наших бесконечных шипящих. Нам тоже в корне непонятна вся эта драматургия сочетания-конфликта божественной и человеческой природы; но нам ничего не надо специально объяснять про Логос: мы ещё в культурном младенчестве делили людей на «словен» (тех, кто владеет словом) и «немцев», и это было базовым разделением свой-чужой. Латиноамериканцам любовь к испанскому языку никак не помешало в своё время в войнах за независимость от Испании; украинцы же понимают свой развод с «русским миром» в первую очередь как выход из русского языкового пространства, и нам это тоже понятно на уровне базовой культурной алхимии, потому что в этом смысле они это мы.

С точки зрения отношения к Року и предопределенности мы при этом скорее азиаты; нам понятнее всемогущий и неотмирный исламский Аллах, чем веселый блудодей Зевс с его бесконечными похождениями. И совсем непонятен западный Иисус, в котором после лепки форм ренессансными гуманистами и шлифовки-полировки протестантскими занудами вообще не осталось ничего божественного.

Но у нас есть свой собственный уникальный ключ к проблеме героя. Наш национальный герой — Иван-Дурак, Емеля, Левша, Мальчиш-Кибальчиш, Чапаев, Теркин, Гагарин — лишенный любой индивидуальности греческих гераклов и ахиллов, обычный и нарочито простой, но почему-то способный на небывалое; почему-то вдруг оказывающийся способным даже побеждать смерть. Хотя, конечно, в то же время совершенно по-эллински трагически обреченный. Именно таков и наш русский Иисус — Спас.

Везёт, говорят у нас. Собственно, это и есть формула русского Рока, нашего детерминизма и судьбы, она же доля — пусть в конечном счете в могилу, но ведь все там будем! — и тем не менее везёт.

Собственно, вся надежда на то, что снова вывезет.