Алексей Чадаев Наблюдения, замечания и предложения
Соблазн
Имяславская критика классических форм новоевропейской рациональности во многом сближается с постмодернистской. Однако последняя на выходе из перманентного кризиса своих деконструкций чудовищным образом трансформировалась в фантом неоклассики. Этот синтетический мертвец поднял поверженное знамя традиционализма, обозначил себя через понятие «консерватизм» и облачился в поношенные постмодернистские одеяния. Заточить для него добрый осиновый кол — одна из главных задач имяславского модернизма ХХI века.
Речь здесь пойдет о проблематике мифа — одной из центральных тем интеллектуальных экзерциций наших дней. В советский период она разрабатывалась преимущественно в рамках рафинированной науки, что предопределяло ее принципиально внеприкладную специфику. Сегодня же в контексте набирающих у нас обороты социологических и политологических дисциплин эта тема переживает новый бум исследовательского интереса.
Причина этого бума — в новейшей истории. Соблазн пещерного либертарианства сопровождался у нас на рубеже 80-90 гг. прошлого века явно завышенными ожиданиями, не свойственными духу этого праворадикального крыла либерализма. В результате он обернулся переоткрытием манипуляционных технологий форматирования общественного сознания. Причина в том, что разоблачительный либеральный пафос в отношении тотального государства, а главное — принципа сакральной природы власти, — так и не достиг результата: смириться с тем, что власть это всего лишь менеджмент, а государство — корпорация, оказалось невозможно. Есть много причин, по которым подобная редукция не проходит. Но главное — из этого открытия был сделан вполне очевидный вывод — содержание властных полномочий не сводится к набору устойчивых управленческих технологий.
И тут безмерно расплодившийся цех отечественных политологов хватается за спасительную соломинку, которой оказывается не что иное, как категория мифа. И, не мудрствуя лукаво, называет мифотворчеством то, что последние 15 лет называлось у нас «пиаром». Дело это зело благородное. Ведь что такое «пиар»? Это когда продажная власть разводит быдло. А мифотворчество — это «проектирование Большого национального мифа, отвечающего на вызовы ХХI века и обеспечивающего достойное существование русско-православной цивилизации»1. Все это, конечно, вопли Видоплясова, который хотел стать то Тульпановым, то Танцевым, лишь бы девки не дразнили. Но в случае с мифом все слишком серьезно, и за базар надо отвечать.
Совращение
В прошлом году вышла в свет во многом замечательная книга А.Н.Кольева «Политическая мифология» — не первая и не последняя, но очень характерная в этом жанре. К чести автора надо сказать, что он выполнил блистательную реконструкцию всего многообразия заходов к проблематике мифа. Хотя книга и написана несколько неровно (особенно это касается ее предисловия и введения, которые могут создать не совсем выгодное представление о высоком профессиональном уровне автора), она вполне выдерживает уровень и дает давая достаточно репрезентативную картину распространенных представлений и штампов в области социально-политической мифологии.
Как и следовало ожидать, миф увязывается с массовым сознанием и трактуется как «социокультурное явление»2, из чего проистекает вывод о мифологическом характере общественного сознания. Нынешний интерес к мифу автор видит в кризисном характере » политических процессов и общественного развития в ХХ веке, порождающим перманентный мировоззренческий кризис не только у отдельных индивидуумов, но и у представителей власти, теряющих целеполагающие ориентиры государственного управления«3. Так вот, оказывается, что все это вызывает к жизни спрос на «»мягкие» формы рациональности»4, которые, собственно, и есть миф.
Противопоставляя миф рациональности, автор для подтверждения правоты своей концепции не раз обращается к творчеству А.Ф.Лосева, не замечая, что у того речь идет ровно об обратном. Более того, задача политической мифологии как ее формулирует автор — расшифровка мифа — это в конечном итоге и есть нелюбимая Кольевым рационализация.
Русские имяславцы в своей трактовке мифа исходят из других предпосылок. Согласно Лосеву, «абсолютная мифология гностична, она — гностицизм»5. Это значит, что миф — это не «социокультурная реальность» и не форма «общественного сознания», а состоявшаяся в слове реальность: «миф есть в словах данная личностная история»6. Эта история творится словом и в нем же творчески себя выражает. Человеческое слово есть форма для сознательного самовыражения реальности.
Мифологическое сознание дает «слова об исторических фактах, повествование о жизни личностей»7. Иначе говоря, миф — это безусловно состоявшаяся в имени реальность. В мифе чудесным образом зафиксировано состояние абсолютной проясненности в том или ином моменте человеческой истории Слова-творящего, где мысль и слово в своем нераздельном единстве свидетельствуют о внешней по отношению к нам реальности. И в этом смысле миф действительно гностичен — он сверхрационален.
В конечном итоге » миф есть развернутое магическое имя«8. В контексте имяславия это означает, что в мифе имя становится для нас универсальной меткой, которая делает возможным само постижение истории и культуротворчество как таковое. Где же здесь «мягкие» формы рациональности, если в действительности речь идет о рациональности абсолютной? Из всего этого вытекает, что мифотворчество — на самом деле личностная задача, связанная с прояснением собственного имени, духовный подвиг, подвижничество наконец, в память о котором останется миф — родится всесильное «магическое имя».
И последнее. Бывшие пиарщики, ставшие мифотворцами, надеются превратить миф в инструмент политических технологий, проще говоря — человеческого произвола. Как ни странно, это дает им основания называть себя консерваторами. Действительно, ведь миф, для них нечто из области древнего и иррационального, вдруг оказался такой полезной штукой! И, значит, нужно заточить его под разработку » технологических моделей государственной пропаганды, подготовки пропагандистских мероприятий, необходимых для общественной поддержки важных и сложных решений«9. Наконец, на основе » национальной мифологии России может быть построена(выделение — Н.Г.) национально-государственная идеология и разработана (выделение — Н.Г.) стратегия мобилизации российского общества в ХХI веке«10. Вспоминаются благословенные 90-е, когда вся королевская рать была отправлена на поиски национальной идеи. И если тогда все было достаточно невинно, и все понимали, что речь идет не больше чем о синекуре для многочисленной творческой братии, то в случае с мифом случилось, без преувеличения, преступное совращение.
Великий симулякр
Миф в значении наших новых мифотворцев есть не что иное, как старый добрый постмодернистский симулякр. Согласно И.П.Ильину, » под действием симуляции происходит «замена реального знаками реального», в результате симулякр оказывается принципиально несоотносимым с реальностью напрямую, если вообще соотносимым с чем-либо, кроме других симулякров«11. Симулякр выдает отсутствие за присутствие и никак не соотносится с реальностью. На языке русской философии имени симулякр — это слово, утратившее свою онтологическую связь со смыслом и ставшее пустой словоформой. Но главное тут в том, что » симуляция обладает силой соблазна и совращения«12.
Очевидно, что не миф, а симулякр является универсальным инструментом манипуляции социокультурным пространством современности. В политической жизни современности не творятся мифы, а разыгрывается парад симулякров, слов-призраков, скрывающих от нас реальность. Творится гиперреальность, не проясняющая, а замутняющая реальное содержание жизни. В этом заключается подлинная сущность современного медиапространства, а не в его мифологичности. Остается констатировать чудовищную подмену, в результате которой пустой симулякр облачился в чужие ризы, доставшиеся нам потом и кровью.
Почему все так случилось как всегда? Здесь сыграл свою роль «комплекс кастрации», который З.Фрейд некогда неосмотрительно приписал женщине. «Категорическая женщина» попыталась от него отказаться, опрокинув традиционную иерархию мужчины и женщины. За феерической экзальтацией феминистской критики второй половины прошлого столетия ожидалось окончательное решение «женского вопроса». Однако в результате именно сексуальность женщины стала фетишем современности, а ее тело — наиболее значимым симулякром наших дней. Сущность феминизма обнаружилась не в снятии этого комплекса, а в мазохистском наслаждении его переживания, как свидетельства тоски по утрате традиционной связи полов, с которой случилась необратимая «деконструкция». Согласно признанному специалисту в этой области Ж.Бодрийяру, «превознесение женского корреспондирует с апогеем полового наслаждения»13.
У нас все было чуть менее «витально». Кто-то ляпнул, что нет, понимаешь, национальной идеи. Гордые отечественные интеллектуалы не смогли с этим смириться и пустились на поиски оной, попутно слагая мифы. Ничего, конечно, они не нашли и не сложили, но исстрадались за время скитаний предостаточно. Страдания стали главным итогом титанической работы. И в этом нет ничего принципиально нового, ибо известно, что издревле страдания были уделом русской интеллигенции. Задолго до дедушки Фрейда Ф.М.Достоевский говорил о присущем русскому человеку особом типе страдания, смысл которого в наслаждении. И, по всей видимости, еще долго не переведутся на Руси страдальцы за национальную идею, а политические мифотворцы будут править бал. До тех пор русская национальная идея будет воистину великим симулякром, паразитирующим на нашем великом прошлом. В общем — комплекс кастрации, адаптированная русская версия.
Продавая свинью за бобра, т.е. под именем мифа впаривая симулякры, политическая мифология дала нам ублюдочную теорию реакционного фундаментализма. Любая идеократическая модель, и фундаменталистская в особенности, тяготеет к профанации сакрального до уровня «политики» в ее бытовом омерзении. Попытка превращения развитой интеллектуальной традиции, которая для нас является одной из главнейших вех исторического опыта русского самосознания, в манипулятивный политический инструмент — есть фундаментализм. Поскольку эта попытка связана с переоблачением живого опыта в мертвые формы — это реакционный фундаментализм.
И все же слово творит реальность — даже вопреки тем, кто его использует. Уже само по себе обращение к мифу в силах перевернуть постмодернистскую разорванность смыслов, позволяет найти выход из «дурной бесконечности» сменяющих друг друга симулякров. Но для этого нужно, как минимум, некоторое внутреннее усилие. Состоящее в том, чтобы перестать упромысливать окружающее (Россию, цивилизацию, культуру etc.) и найти время на то, чтобы разобраться с собственным местом на позиционной карте смыслов. Простому русскому мифотворцу сделать это пока крайне трудно.
Примечания:
1 Кольев А. Политическая мифология: Реализация социального опыта. — М., 2003. — С.6.
2 Там же. — С.5.
3 Там же. — С.7.
4 Там же.
5 А.Ф.Лосев Диалектика мифа. — М., 1990. — С.585.
6 Там же. — С.535.
7 Там же.
8 Там же. — С.579.
9 Там же. — С.10-11.
10 Там же.
11 Ильин И.П. Постмодернизм. Словарь терминов. — М., 2001. — С. 257.
12 Там же. — С.258.
13 Бодрийяр Ж. Соблазн. — М., 2000. — С.32.
19.08.04 10:58
