Алексей Чадаев Наблюдения, замечания и предложения
Подыграв президенту, журналисты неожиданно определились
Кампания за введение цензуры, стихийно возникшая в обществе после трёхдневной октябрьской эпопеи телетерроризма, возымела своё действие. Госдума приняла, а Совфед утвердил поправки к закону о СМИ, регулирующие деятельность медиа по отношению к терактам. Закон в новой редакции направлен на утверждение президенту. А вчера журналистские организации направили совместное обращение к Путину с просьбой не принимать эти поправки. На первый взгляд, продолжение сказки про белого бычка: свобода слова против злокозненной власти. Если присмотреться повнимательнее, то это впечатление верно только отчасти.
Состав подписантов, в числе которых не только и не столько статусные борцы за «свободу слова», но и «Медиасоюз» Любимова, и Индустриальный комитет, и руководство государственных телеканалов – элита «сервильного» медиабизнеса. Более того, ходят слухи, что активным участником этой инициативы, пусть и не фигурирующим непосредственно в числе подписантов, был министр печати Лесин. И другие, вовсе конспирологические слухи – о том, что всё это «двухходовка», которую организовал Кремль по каким-то своим соображениям. Даже известно, по каким: инициативные товарищи на местах (т.е. в Госдуме) под давлением части общественного мнения принимают драконовский закон, он благополучно проходит Совфед, отправляется на подпись президенту, и тот хвалит порыв, но сам закон заворачивает на доработку под давлением другой части общественного мнения. Обе части общественного мнения, таким образом, сходятся только в одном: в согласии с президентом.
Главным пиар-содержанием всей комбинации является жест Путина, защищающего свободу слова. Для того, чтобы он получился максимально выразительным, необходимы все составляющие акции: и впопыхах, по случаю принятые Думой поправки, и молниеносное утверждение их Совфедом, и дружное воззвание к вождю сразу всех ведущих журналистов страны, которые ни в какой другой ситуации в одном поле бы не сели. Торжественность свободолюбивого путинского «нет!» портит разве то обстоятельство, что в своей интриге кремлевские политтехнологи душой слились с самой маргинальной оппозицией – никто, кроме нее, и не ставит под сомнение приверженность президента базовым принципам западной цивилизации. Великая комбинация плоха своей ненужностью, и только. Но нет худа без добра — неожиданно выявилось и в самом деле важное обстоятельство.
Сам текст обращения нисколько не напоминает о временах оголтелой и бессмысленной борьбы с государством за священное право журналистов зарабатывать на сливах, наездах и компроматах, известной как «борьба за свободу слова». В нём признаётся и неправильность поведения СМИ в ситуации с «Норд-Остом», и неотрегулированность вопросов информационного освещения теракта, и необходимость изменений в законе – все те предпосылки, из которых исходили авторы законопроекта. Собственно, смысл требований обращения – в том, чтобы избавить закон от расплывчатых формулировок, таких как «недопущение террористической пропаганды», которые могут трактоваться кем угодно и как угодно. И конкретно прописать, что можно и что нельзя, а также кто и в каких рамках должен координировать взаимодействие специальных служб и СМИ в экстренных обстоятельствах. То, чего действительно не хватало в ситуации с «Норд-Остом».
То, что это произошло именно так – свидетельство переосмысления роли СМИ в современной ситуации. Нынешний закон о СМИ — пера Михаила Федотова – реликт раннеельцинской эпохи, когда медиа воспринимались не иначе как «совесть нации» и «глас Божий», и любой другой взгляд на них объявлялся ересью и богохульством, со всеми соответствующими последствиями для еретиков. Тогда же стали возникать разнообразные институции для охраны этого, фактически внеправового, статуса журналистов. И никакие понятия обычного бизнеса, такие как возврат кредитов или банкротство убыточных компаний, применительно к СМИ никогда не работали: любая попытка их применить вызывала гражданскую истерику.
Появившееся обращение есть свидетельство совершенно другого взгляда на журналистское сообщество: из него явствует, что это не каста избранных, а цех профессионалов. И журналистские организации – уже не «соборы» жрецов для радений и камланий, а профсоюзно-цеховые сообщества с соответствующей функцией. Которая состоит в том, чтобы отстаивать интересы медиаиндустрии во взаимном диалоге с властью и инвесторами.
Идеология, в соответствии с которой медиа – это индустрия, существующая по законам рынка, т.е. производящая продукцию, которая борется за потребителя, и оперирующая категориями прибыльности и эффективности, крайне трудно приживается в журналистской среде. И не столько из-за её пещерно-перестроечной зависимой независимости. Медиабизнес – мир весьма причудливых и специфических схем зарабатывания денег. И, следовательно, ошибочных стереотипов. Наиболее распространённый из них — что потребителем, т.е. покупателем продукции медиа является зритель и читатель. В то время, как ни зритель телеканала, ни читатель газеты не платит денег за продукцию – в случае с газетой это чуть менее очевидно, чем с телеканалом, хотя тиражи практически всех газет являются убыточными. Реальным же потребителем, т.е. тем, кто оплачивает медиапродукт, всегда является рекламодатель. А аудитория, т.е. тот самый зритель и читатель – представляет из себя скорее товар, т.е. то, что вместе с собственно продуктом продаётся этому самому потребителю. Исключение из этого правила – разве что платные телеканалы и порноиздания.
В этом смысле государство, содержащее дотационные СМИ, оказывается в двойной роли. Именно оно оплачивает крупнейшие телеканалы. Следовательно, на ТВ оно и заказчик, и потребитель собственной продукции. И, следовательно, вправе потребовать от своего подрядчика такого продукта, который бы удовлетворял его ожиданиям. А медиа, в свою очередь должны согласовывать с заказчиком правила, в соответствии с которыми они будут эту продукцию производить. В отличие от Запада, цеховая культура вообще не является для России традиционной, а журналистское сообщество, оформленное как цех – и вовсе явление только двадцать первого века. Но иногда бывает польза и от разумного заимствования иных традиций, что бы кто ни говорил. А то мы уже думали, что «свобода слова» — такое чисто западное явление. Вчера выяснилось, что нет.
