Алексей Чадаев Наблюдения, замечания и предложения
Церковь не должна быть отделена от гражданского общества
Споры относительно преподавания религиозных предметов в школе наконец-то вышли на государственный уровень. Министр образования Филиппов озвучил официальную позицию своего ведомства: предмета «закон Божий» не будет, а будут только «основы православной культуры», только по желанию родителей и только на факультативной основе. Это соломоново решение подвело своеобразный промежуточный итог двум разнонаправленным пиар-кампаниям. Одной — под лозунгом «бороться с бездуховностью и безнравственностью можно только при помощи Церкви». Другой — «Россия — светское государство, вера — личное дело каждого». В дискуссии отметились правительство в лице А. Волина (среди противников религиозного образования), КПРФ в лице Г. Зюганова (среди его сторонников) и ещё целый ряд видных (и не очень) общественных, научных, культурных и прочих деятелей.
Наверное, сегодня нет ни одной тройки самых глубоких единомышленников по всем актуальным вопросам современности, которые бы не переругались по вопросу о допустимой степени участия Церкви в общественной жизни. Единства по этому вопросу нет и среди прихожан храмов, и в политсоветах всех без исключения партий, и даже среди членов атеистического общества «Атом», созданного уже в постъельцинскую эру специально для борьбы с «поповщиной». Поэтому ни одна общественная сила не оказалась способной сформулировать внятную и недвусмысленную позицию по этому поводу, в результате чего дискуссия о церковном образовании стала дискуссией отдельных личностей. Вопрос, между тем, острой социальной и исторической значимости — именно он послужил в своё время причиной огромного количества расколов в истории европейских политических партий. Линия разлома проходила по этому простому и бесхитростному вопросу: пускать или не пускать человека в рясе к детям.
Понятно, почему. Вопрос о религиозном образовании — не что иное, как эвфемизм вопроса о роле и месте религии в пострелигиозном обществе, где любая религиозная картина мира, в центре которой Бог, является прямой противоположностью, прямым отрицанием всей бытовой и социальной реальности, центром которой гуманизм провозгласил человека. Там, где папы и патриархи когда-то боролись за высшую власть с монархами, «конфессиям» теперь отведена роль департаментов по «духовности» при министерстве культуры. И поэтому вопрос «пускать или не пускать» религию в школы лишь подменяет другой, более общий: является ли вера органичным элементом социальной жизни, или же она возможна только в индивидуальной, персональной форме «поисков себя»? Или, в евангельских категориях («Пустите детей приходить ко Мне») — «пускать» или «не пускать» детей приходить на вероучительную проповедь (именно проповедь, а не нейтральный общеобразовательный курс).
Пятнадцать лет назад первая значительная волна обратившихся к Церкви — сразу после того, как её снова «разрешили» после тысячелетия Крещения Руси — такого вопроса перед собой даже не ставила. СССР был идеократическим государством, где религиозное образование — в формате коммунистической пропаганды — было стержнем всей образовательной системы. Переход же из одной религии в другую оказывался просто сменой матрицы — и родители ничтоже сумняшеся вели своих подчас великовозрастных детей в только что открывшиеся воскресные школы. В числе таких детей оказался тогда и я, уже прочитавший к тому времени протестантскую «детскую Библию» и потому библейским сюжетом не интересовавшийся, — а ничего другого батюшка детям рассказать поначалу и не мог. Потом было иначе. Нашу воскресную школу стал патронировать издательский отдел патриархата, и в ней появились факультативы по старославянскому и классическим языкам, истории Церкви, патристике и богословию, которым нас учили преподаватели Троице-Сергиевой семинарии. В этом смысле мы, выпускники этой воскресной школы, можем считаться представителями одного из самых первых поколений, для которых словосочетание «религиозное образование в детском возрасте» — не мифологическая абстракция, а реально пережитый опыт. И именно поэтому мы особенно остро ощущаем тот факт, что дискуссия о светском и религиозном образовании в школе ведётся на основе мифов и идеологических штампов — а потому идёт на разных языках и по определению не может привести ни к какому позитивному результату.
Парадоксальный поворот тезиса о «свободе совести», в раннюю перестройку понимавшегося не иначе как «свобода религий», а теперь являющийся флагом антирелигиозного тренда — результат действия одного из главных мифов такого рода. Поверить, что религиозное образование как-то «форматирует» людей, предопределяя их духовно-нравственный выбор и лишая их «свободы совести», можно только забыв, что помимо школы дети смотрят телевизор, играют в компьютер и общаются со сверстниками. Именно поэтому страх перед попом, который придёт в школы набирать себе паству, бессмыслен. Равно как и перед поповской необразованностью: средний выпускник семинарии, не говоря уже о практикующем священнике, гораздо более образован, и не только в своей прямой специальности, чем средний же школьный учитель. Кроме того, за эти пятнадцать лет в Церковь пришло целое новое поколение — энергичное и деятельное. В школу же за этот период не пришёл никто. И, наконец, наиболее близоруким выглядит штамп «многоконфессиональной» страны: именно «светскость» образования, религиозная часть которого «добирается» на арабские деньги в подпольных медресе, является одной из прямых причин появления «шахидов», неспособных прочитать по-арабски бисмиллях на своей зелёной повязке, но зато точно знающих из «правильных» брошюрок, что надо делать с неверными.
Но главным аргументом в пользу введения религиозных предметов в общеобразовательный системный курс является даже не это. А то, что «светское» гражданское общество на основе светских же моральных авторитетов построить не удаётся. То, что фактически провалился Гражданский Форум год назад, случилось вовсе не из-за того, что его организовывал Павловский, а из-за того, что некоммерческий «третий сектор» понимался буквально — как общественно-экологическо-правозащитная тусовка. И, как нетрудно догадаться, говорить им с властью было не о чем. Церковь же, главным источником финансирования которой являются не бюджет и не западные гранты, оказывается наиболее подходящей основой негосударственного и некоммерческого «третьего сектора». Впрочем, тут многое зависит и от самой Церкви, ее готовности возложить на себя социальную миссию и способности держать дистанцию от власти.
