В поисках языка

Виталий Найшуль уже с полгода занимается популяризацией своего манифеста (начиная с момента его публикации в «Русском журнале»). И практически везде, где он выступает, повторяется одна и та же картина: люди с интересом слушают ровно до того момента, когда начинают приводиться примеры неправильного словоупотребления в русском политическом языке. Таких примеров у Найшуля много, но больше всего он любит объяснять, чем «дума» отличается от «собора», «веча» и «совета», называть посадку Ходорковского «опалой», рассказывать про то, чем должна заниматься власть (с привлечением понятия «царское дело» и, наоборот, «не царское»), и т.п. В этот момент все перестают его слушать и начинают с жаром выяснять, язык ли, собственно, является проблемой, и справедливо ли вообще говорить о том, что все беды в России не из-за дорог и дураков (либо же нерусей и шаббесгоев — на выбор), а из-за безъязыкости. И достаточно ли «правых» и «левых», в соответствии с нормами «сложившегося в 16-м веке высокого русского политического языка», обозвать «десными» и «шуйными», чтобы таковые появились в наличии взамен нынешнего бессмысленного и всепобеждающего «единства».

Спор этот всегда одинаковый, и сводится в итоге к одному и тому же: идущему еще со времен старообрядческого раскола разбирательству между приверженцами разных точек зрения на язык. Б.А.Успенский, помнится, в одном из своих «этюдов» убедительно показал, что полемика между Аввакумом со товарищи, с одной стороны, и Симеоном Полоцким & Ко, с другой, была не чем иным, как спором между приверженцами сигнификативного и коммуникативного подхода к языку. Грубо говоря, если для старомосковских великорусских попов только «Исус» и есть Христос, а «Иисус» уже, почитай, антихрист, то Симеону и его коллегам на вторую букву наплевать — главное, чтобы всем было понятно, что имеется в виду Сын Божий. Понятно даже почему: сознание старомосковских попов сформировалось в условиях имперского центра, «третьего Рима», со всеми его претензиями, амбициями и в первую очередь моноязыковой культурой, тогда как Симеон и прочие «хохлы», которые «понаехали» после Переяславской рады, родились и выросли в национально-культурном пограничье, где главным умением человека считалось умение договориться с инонациональным, иноконфессиональным и инокультурным «контрагентом». Неудивительно поэтому, что базовой программой Симеона и «хохлов» было не столько даже привести русскую богослужебную культуру к византийским первообразам, сколько сделать ее понятной всем и каждому, тогда как Аввакум со товарищи в гробу видали и Византию (мол, «их» язык сочиняли поганые нехристи-еллины, а «наш» русский — святые Кирилл и Мефодий), и идею понятности (мол, кто не понимает, значит, так тому и надо). Главное же для старообрядцев совсем другое — наиболее точно и правильно выразить божественные смыслы на самом лучшем в мире священном языке — высоком церковнославянском.

Соответственно, в любой компании, обсуждающей «языковую проблему», моментально находятся и свои «старообрядцы», и свои «симеоновцы». Первые, вслед за Найшулем, становятся в позу Аввакума, утверждая, что до тех пор, пока мы не научимся правильно называть вещи, ничего и не будет; вторые же, хотя и вполне соглашаются с наличием проблемы катастрофического упадка русского общественного языка, предполагают все же, что проблема не столько в языке, сколько в самой общественной жизни, в смыслах, лежащих «позади» языковых понятий. Иными словами, что до тех пор, пока не начнут что-то делать, никакой язык и не сформируется — т.е. что нельзя сначала искусственно создать язык, а уж потом начать на его основе заниматься государственным строительством. «Аввакумовцы» возражают: как же так, ведь куча языков — и в том числе великий язык русской художественной литературы — сформированы искусственно, буквально сочинены сравнительно небольшими группами людей за довольно короткие периоды времени! «Симеоновцы» отвечают: да, но ведь те, кто создавал язык русской литературы, тоже не словари и учебники выпускали, а просто писали оды, поэмы и романы в стихах.

В итоге стороны приходят к некоторому компромиссу: да, действительно, причина не только и не столько в языке, сколько в дефиците живой политической мысли, которая бы развивала русский общественный язык. В самом деле, ведь за всю историю русской общественной мысли не было создано ни одного качественного политического трактата, который был бы структурированным и законченным произведением, а вершиной интеллектуального творчества в этом направлении, главным предметом гордости считается всего лишь сборник публицистических статей «Вехи». Да, действительно, «Вехи» — важное достижение общественной культуры, создавшее традицию, благодаря которой стали возможны и Солженицын, и диссидентский пласт, и даже Максим Соколов как вершина духоподъемной «веховской» колумнистики в современной российской прессе. Собственно, способов вести предметный разговор о политике в русской культуре есть всего два: либо писать статью (последний экзерсис в этом жанре недавно явился миру за подписью Ходорковского); либо писать открытое письмо кому-нибудь — или царю-батюшке, или своему оппоненту (из последних особенно вспоминается высокохудожественная переписка Коха с Шендеровичем), или urbi et orbi (сиречь, попросту, на деревню дедушке). Ясно, однако, что ни тот ни другой жанр никогда не выходят за рамки ничтожных частностей и совершенно не способствуют явлению целостного взгляда, целостных общественных концепций.

Тут как раз и зарыта та самая собака, до которой никогда не докапывается в своих рассуждениях о языке институциональный экономист Найшуль. Проблема в том, что язык — это не только и не столько слова и даже не набор сложных саморазворачивающихся понятий и метафор, как это все время представляется. Язык — это и сложный, развитый инструментарий жанров, способов высказывания, сложных мыслительно-логических конструкций, для которых нужны не только писатели, могущие их сочинять, но и читатели, обвыкшие, умеющие их воспринимать и адекватно реагировать. Весь этот сложный комплекс — один из важнейших кирпичиков национальной политической культуры, и именно его разительная убогость — одна из важнейших институциональных проблем нашей страны и нашей традиции. И потому от того, что мы правильно употребим слово «Дума», обозвав им нынешний Госсовет, а здание на Охотном Ряду переименуем в «Вече», изменится очень мало. В лучшем случае на Охотном снова станет меньше бессмысленных заштатных начальников и больше — буйных городских сумасшедших. От этого, конечно, оживится политическая жизнь, но большого толку не будет. Толк же появится лишь тогда, когда мы научимся обмениваться мыслями и проектами — не только в жанре статьи, которую можно налабать на коленке за два-три дня (или всерьез забацать, прокорпев неделю), но и в других, более сложных жанрах — публичного выступления, защитной судебной речи, модерируемого диалога, в крупных формах, книгах, больших исследованиях. А пока оказывается, что где ни садись, «одесную» либо «ошую», результат один и тот же: договориться друг с другом даже высокоумным интеллектуалам становится делом невозможным.

Источник: http://old.russ.ru/columns/ageofnull/20040427-jaz.html