Алексей Чадаев Наблюдения, замечания и предложения
17 ноября с.г. в Одессе под эгидой Конгресса русских организаций Одесского региона состоялся круглый стол на тему «Русский язык: общее наследие Украины и России». Данный текст — выступление на этом круглом столе.
То, что сегодня выплеснулось на улицы оранжевым потоком, начинало готовиться в начале девяностых — в тихих вузовских аудиториях. В 1994-95 годах мне, учившему тогда украинский язык в своем московском ВУЗе, доводилось ездить в Киево-Могилянскую академию на студенческие конференции, которые там тогда только-только стали проводиться. Эти сугубо научные общеукраинские конференции, посвященные разным гуманитарным проблемам, делались двуязычными: на украинском и на английском. Надо было видеть, с какими лицами студенты, приезжавшие из Харькова и Донецка, сдавали свои доклады на публикацию в англоязычных версиях.
Беда была даже не в том, что они не знали украинского или не хотели его использовать. А в том, что в украинской языковой традиции попросту отсутствовали общепризнанные и устоявшиеся научные термины, и необходимость использовать английский была вызвана элементарными требованиями научной корректности.
Этот пример очень наглядно показывает, что язык — гораздо более важный культурный институт, чем мы обычно думаем, и что степень качества и развития языка — это вопрос конкурентоспособности его носителей в самых разных сферах социальной жизни. Русскому языку статус одного из мировых дает наличие внутри него целого корпуса развитых языков: профессиональных, регионально-диалектных, стратовых и так далее. В целом он представляет из себя огромный метастандарт, систему языковых стандартов, что и позволяет его носителям оспаривать первые места в самых разных чемпионатах — лучших физиков, лучших писателей, лучших биологов, лучших богословов и так далее. Языковых систем такого уровня развития в мире меньше, чем пальцев на руках: английская, французская, немецкая, испанская, китайская — вот, собственно, и все.
Украинский язык — это, в сущности, тоже язык русский, он есть одна из подсистем русскоязычного пространства — как бы дико это для кого-нибудь ни звучало. Сегодня он даже больше, чем когда-то, оказывается привязан к русскому метастандарту и отталкивается от него; причем отталкивается не так уж сильно: даже в своей радикальной галицийской версии, где 70% лексики составляют полонизмы, он все равно отличается от русского меньше, чем какой-нибудь шварцвальдский диалект от литературного немецкого, а во-вторых, остается грамматически и семантически зависим от русского — профессиональному филологу не составит большого труда это доказать. Это знают даже яростные украинофилы от филологии — не случайно они столь упорно занимаются дерусификацией украинского, принимающей подчас анекдотические формы, вроде изъятия из словарей слова «вертолЁт», как злостного русизма, и его замена словом «гелЁкоптер».
Это, увы, не смешно. То, что произошло за последние годы с украинским языком — а точнее, с украинскими языками — это точно не то что не возрождение, а настоящая гуманитарная катастрофа. Многочисленные украинские диалекты, которые раньше составляли богатство и разнообразие культурного ландшафта региона, поставлены фактически «вне закона» как не соответствующие украинской литературной норме. Язык Восточного Поднепровья «национально свидомые» презрительно называют «суржиком», подразумевая под этим какую-то противоестественную смесь украинского с русским — а ведь это язык, как минимум, столь же старый и не менее развитый, чем нынешний литературный украинский! Помнит ли кто-нибудь, что самый первый и самый сильный даже до сих пор украинский философский текст был написан именно «суржиком», потому что Григорий Сковорода жил и творил в Харькове? А теперь целая языковая традиция уничтожается ради политического проекта «единого государственного языка» — то есть, фактически, приносится в жертву политической конъюнктуре. Это — не украинизация, а деукраинизация, этатистский социоцид.
Многие вещи определяются на уровне терминологических нюансов. Скажем, по-украински русский язык называется «росЁйська мова». Понятно, что это означает для сознания говорящего: язык называется не «русским», а «российским», относящимся к России, т.е. другому, соседнему государству; и те, кто его используют, получаются вроде как и не совсем украинцы. Тем самым русской языковой традиции фактически отказано в украинском гражданстве, несмотря на то, что эта традиция жила здесь столько же, сколько и в России, и отчасти даже отсюда родом.
Украинская культурная элита, защищающая монополию украинского языка, попросту боится открытой и честной конкуренции в сфере влияния на умы: если бы это было иначе, никто не боялся бы использования других языков, как в России никто никогда не боялся языковой конкуренции. Даже откровенные заимствования чаще адаптируются, нежели переводятся местными корнями (в отличие от польского и украинского), что в итоге работает на развитие языка, делая его более гибким и удобным в использовании. Украинская же власть, избрав путь построения языкового стандарта по единственному принципу «антирусизма», создают условия для превращения своей страны в культурную и технологическую провинцию.
Я считаю, что связанность украинского языка с русским и их взаимозависимость необходимо, во-первых, осознать, а во-вторых перестать воспринимать как проблему. Украинский язык может развиваться как современный, технологичный и удобный в использовании языковой стандарт в «связке» с русским: скажем, если любой новый словарь специальных терминов или важная научная работа сразу же получают украиноязычную версию: это было бы в обоюдных интересах. В этом смысле вопрос статуса русского языка — это не вопрос интересов России на Украине. Это — вопрос интересов украинцев на Украине.
Всех без исключения, в том числе и западных.
