Алексей Чадаев Наблюдения, замечания и предложения
Истеблишмент откровенно утомился обсуждать украинскую революцию, а новых политических тем так и не образовалось. Точнее, какие-то появляются: президент совершает зарубежные поездки, Дума принимает президентскую реформу, партия реваншистов проводит Гражданский конгресс, лимоновцы дебоширят в административных зданиях, басаевцы опять что-то взрывают… жизнь берет свое, короче говоря. Однако украинская тема никак не хочет заканчиваться, и все прочие темы как-то скисают. С тоски многие даже принялись обсуждать итоги года, словно он уже кончился и Новый Год наступает завтра.
Иными словами, машинку по формированию всеобщей повестки дня откровенно заклинило. И не в Украине тут дело.
Понятно, почему не хочется про доярок и ударниц. Почему никого не возбуждают попытки перенести фокус со столичного просцениума на что-нибудь более жизненное, вроде «проблем российской глубинки» (этим сегодня развлекаются официозные телеканалы с зубодробительным усердием). Политика даже в «немассовом» сознании жестко воспринимается как сцена, как нечто внеобыденное, за рамками повседневного бытия. Это именно параллельная реальность, принципиально противопоставленная «быту» и тем самым его балансирующая: вот у тебя идет каждый день какая-то рутина — а там, в телевизоре, совершенно другая жизнь — другая лексика, другая логика, другая прагматика… Как в церкви: ходят странные люди с бородами и нараспев читают какие-то заклинания на малопонятном языке.
Нищета нашей московской сцены по сравнению с вселенского масштаба страстями в других местах — вот, наверное, главное впечатление этой осени. Как Беслан быстро сделал неактуальной всю нашу тутошнюю возню — борьбу с бедностью, монетизацию льгот, удвоение ВВП, «укрепление вертикали власти», партийное строительство — так и Украина быстро заставила всех нас забыть даже и Беслан, даже и послебесланское перетряхивание российской власти…
Единственный сюжет, вписавшийся в мейнстрим и оказавшийся неубиваемым даже на фоне украинской апельсиновой войны — это мандариновая война в Абхазии. Просто так получилось, что выборы в маленькой Абхазии оказались как бы превью или демо-версией украинских, совпав с ними в огромном количестве деталей, и отличаясь лишь масштабом, как мандарин от апельсина. Все то же: и слабость официального кандидата, взаимное непризнание результатов голосования, и толпы сторонников обоих основных кандидатов, и захваты-блокады зданий, и отдельная роль уходящего президента (Кучма и Ардзинба), и даже что-то вроде политреформы как способ компромисса в абхазском (да и в украинском) случае.
Румынский клон украинской кампании был гораздо менее заметен, чем абхазский. Все-таки по румынскому телевидению не показывали официального кандидата вместе с Путиным, не дискутировался вопрос о пророссийскости-антироссийскости кандидатов и не было в Бухаресте паломничества наблюдателей из других стран — восточных и западных. Там просто посмотрели на соседей и поняли, что выборное шоу в этом сезоне модно подавать зрителю в виде революции, и сделали все «как в Киеве».
Собственно, то, что «революционный» вариант является сегодня более актуальным, чем рутинно-демократический, стало ясно еще летом, после того, как страны-неофиты с треском провалили явку на выборах в Европарламент. Судя по всему, это было осознано как угроза самому существованию восточноевропейских демократий: еще бы — забуксовал ритуал легитимации власти! Ибо демократия основана на идее максимальной вовлеченности всех и вся в политику, и вещи вроде «неявки» для него смерти подобны: ты можешь быть за кого угодно, но «гражданскую позицию» иметь обязан.
Т.е., говоря языком театра, зал обязательно должен быть заполнен, иначе спектакль не имеет смысла. И если на «старое» шоу уже перестали ходить — значит, надо сменить формат. С «просто выборов» — на «выборы с революцией». Отныне любые выборы без революции — вроде как и не настоящие; вроде как уже и неинтересно. Впрочем, на заре кинематографа тоже можно было говорить о смерти театра…
…Автор этих строк не так давно оказался свидетелем следующего зрелища. 10 декабря с.г., в Норильске (полярная ночь, температура за бортом минус 46, дома в инее, на улице — морозный туман), в Египетском зале (сфинксы при входе, пластмассовые тутанхамоны на стенах) ресторана «Кавказ» (хозяин — азербайджанец, бармен — из поволжских татар) сидели трое людей с оранжевыми ленточками на лацканах пиджаков и ели оленину под гранатовым соусом.
Я попытался представить себе, как эти люди после ужина отправляются на митинг, на центральную площадь города Норильска. Расставляют палатки, разбирают привезенные с грузовика апельсины и валенки американского производства…
…И вдруг понял, что зря я поехал в Норильск искать те темы, которые, как часто кажется, есть на фронтире, но их «не видно» из столицы с ее маниакальной зацикленностью на трех-пяти сюжетах из ленты Интерфакса. Фронтир ничего не хочет узнать от нас о себе; ему кажется, что о себе он и сам все без нас знает. Фронтир хочет узнавать от нас про нас — то есть, чтобы мы предлагали ему какой-то такой спектакль, к которому он сам бы захотел стать сопричастным. Чтобы можно было сказать самому себе — вот, и я здесь живу и дышу тем же, чем живет и дышит «материк».
Поэтому создавать локальные сюжеты именно как локальные — обреченный, безвыигрышный род занятий. Локальность даже как локальность может состояться лишь тогда, когда имеет глобальные, универсалистские претензии. В этом смысле идея «глобуса Украины» (или, если угодно, «глобуса России») — на самом деле вовсе не такая уж и анекдотическая; ибо страна возможна только как уникальный образ мира.
Наверное, это и есть главный итог года. Именно этот, уходящий 2004 год открыл нам — жёстко, тыкая мордой прямо в реальность — понимание столь огромной связанности между «внутренним» и «внешним» (в том числе — между «внутренней» и «внешней» политикой), что на определенном этапе разница попросту смывается — «внутреннее» и есть «внешнее», и наоборот. Так, украинская кампания фактически оказалась внутренним делом России. И не потому, что это бывшие части одной империи — такое, наверное, могло случиться и с Чили, если бы там было достаточное количество политически активных людей, говорящих на русском (или похожем на русский) языке. Мы попросту стёрли границы.
Но создавать новые темы, увы, пока так и не научились. Оставив эту сферу в безраздельное пользование политтехнологам, революционерам и террористам.
