Алексей Чадаев Наблюдения, замечания и предложения
Тема «оранжевых уроков», кажется, станет магистральной при подведении итогов года. «К черту Украину — говорим о нас самих»: в таком контексте сегодня принято обсуждать киевское реалшоу. Яркий случай — идеологическая диверсия «Консервативного пресс-клуба», опубликовавшего в «профильном» журналистском комьюнити Живого Журнала манифест относительно позиции российских СМИ в освещении украинских событий. И дружно заклеймленного за это многочисленной журналистской общественностью.
Позиция российских СМИ в освещении украинских выборов вообще-то была известно какая — в точности такая же, как и у СМИ украинских. Там, если кто забыл, было трогательное единодушие: даже журналисты откровенно провластных телекомпаний — чуть ли не поголовно — в приватных беседах регулярно каялись коллегам, что пока еще недостаточно активно саботируют начальственные указания о поддержке официального кандидата. И тихенько (вплоть до конца ноября, когда стало можно) показывали оранжевую ленточку, приколотую к подкладке пиджака.
Иными словами, если телевизорное начальство там более или менее вразнобой пыталось организовать поддержку Януковича, то сами журналисты — практически без исключений — были за Ющенко.
Самое смешное, практически в точности так же было и у нас. Российские государственные каналы, поддерживавшие Януковича, вместо осмысленной политической кампании все больше несли сладостно-блевотную ахинею в позднебрежневском стиле. Оно и неудивительно: даже в офисе общественно-политической редакции Первого канала, если кто не знает, на двери висел оранжевый плакат с надписью «Так!», а разговоры сотрудников в курилках в основном состояли из впечатлений о том, как они качественно и незаметно обстебали «бандюковичей» в очередном хвалебном репортаже, и даже руководство не просекло! Что уж говорить о негосударственных СМИ…
Да, официальные каналы работали «на власть»! Но практически каждый конкретный исполнитель даже на провластных каналах был «скрытым симитом» и делал свое дело, желая ему безусловного поражения. В таких случаях, как нетрудно догадаться, получается так, что «иногда лучше жевать».
Были исключения, конечно. Но каждый, кто таковым был, рисковал стать изгоем в своей среде — «тот, который продался». Обратите внимание на это «продался»! Фактически, это была своего рода презумпция: осознанно, по собственной воле быть за «этих» считалось невозможным. Тогда как быть откровенно за «тех», без всякого там объективизма — нормально и даже скорее одобряемо.
И дело тут во фрондерстве, т.е. не в том, что «эти» — «начальство», а «те» — «оппозиция». Российские коммунисты в середине 90-х тоже ведь были «оппозицией» — однако никому из медиасообщества, кроме откровенных маргиналов, и в голову не приходило становиться на их сторону. Зюгановщина воспринималась российской медиаэлитой как чужое и чуждое, и отторгалась столь же безоглядно, как сейчас отторгается Янукович.
Иными словами, о принципиальной «оппозиционности» журналистской среды речь не идет. Журналисты могут и умеют быть «провластными» откровенно, нагло и внутренне честно — но только в том случае, если они осознают эту власть своей. Иначе говоря — если они воспринимают себя частью власти.
Это, собственно, и объясняет ту однозначность, с которой заоранжевела не только украинская, но и российская медиатусовка — не на уровне «хозяев», а на уровне пишущих и говорящих, от Владимира Познера до девочек-практиканток из второсортной газеты. Они явили консолидированную, классовую позицию — в общем, довольно объяснимую.
Дело в том, что украинские выборы потому и поставили на уши не только саму Украину, но и изрядную часть России, а равно и мировой «прогрессивной общественности», что это был выбор не между двумя личностями, командами или программами, а фактически между двумя политическими системами. Которые суть главным образом системы организации общественной коммуникации. Не нужно говорить клишированных глупостей, что одна из них — (пост)»советская», а другая — «демократическая»; «демократическими» в известном смысле являются обе. Однако коммуникативные парадигмы у них принципиально разные.
Грубо говоря, в системе, которую олицетворяет Янукович (а также, в той или иной степени — Буш, Путин-2004 etc.), журналистскому сословию отводится роль наемных профессионалов — возможно, высокооплачиваемого (что тоже не факт), но принципиально обслуживающего класса. Тогда как система, агентом которой вольно или невольно выступает Ющенко (Керри, большинство европейских лидеров), предполагает включенность медиа в магистральные общественные коммуникации в качестве самостоятельного игрока — не «четвертой власти», а по меньшей мере одной из первых трех. В одном случае медиа ставятся на службу внешнему заказчику — «национальным интересам», «партийному большинству», «частным владельцам» и т.п. «начальству»; в другом — они сами являются квазипартией, т.е. структурой, в которой вырабатываются и принимаются сущностные решения, где делается политика.
Вполне понятно в этой связи, что тот журналист, кто посмел почему-то не одеть этой осенью оранжевую ленточку, оказывался для своего сообщества не просто маргиналом, а предателем всех журналистов как класса и в первую очередь своих собственных классовых интересов. Он становился заодно с «хозяевами» — теми, кто считает себя вправе отдавать журналистам распоряжения — и уже одним этим «снижает» статус их деятельности.
Эта машинерия очень легко вскрывается, если отбросить шелуху пропагандистской лексики и взглянуть на вещи трезво. Ангажированный бред, произнесенный журналистом с экрана по прямому распоряжению начальства, объявлялся, конечно же, «заказным враньем», а такой же в точности ангажированный бред, произнесенный журналистом с того же экрана, но по личной инициативе и с сознанием собственной правоты, являлся, естественно, «мнением профессионала». Иными словами, вопрос не в содержании сообщения, а в том, кто именно является источником его фабулы — сам журналист или же внешнее «начальство».
За всем этим стоит религиозный догмат о «свободе СМИ» — который фактически выполняет роль теологического оправдания идеологии медиакратии. «Свобода СМИ» — это базис системы власти публичных авторитетов, основанной на контроле над личными и корпоративными брендами в сфере медиа: медиакратической элиты. Попасть в этот круг избранных обычному журналисту едва ли не сложнее, чем сельскому учителю в члены Политбюро; однако даже у рядовых журналистов присутствует ощущение причастности к власти, классового единства с небожителями «с первой кнопки». А также и внутреннее понимание необходимости бороться за их интересы как за свои собственные.
С «другой» же стороны медиакратии противостоит, как это ни странно, не какая-нибудь «злочинна влада» со зверским начальственным мурлом, а самое натуральное «гражданское общество»: партии, профсоюзы, корпорации, диаспоры, мафии, Церковь и т.п. — структуры «прямой» общественной коммуникации. Для них всех медиа — это система-конкурент; среда, где торжествует медиакратический способ коммуникации между властью и обществом, является малопригодной для жизни. Это очень видно на российско-украинских различиях: в России именно в эпоху торжествующей медиакратии виртуализировались и практически исчезли из реальности партии, профсоюзы, гражданские организации и конфессии; на Украине же, где никогда не было НТВ и ОРТ эпохи Доренко, именно дефицит коммуникаций стал основанием к формированию реальных гражданских структур: там есть отнюдь не номинальные партии, профсоюзы и гражданские организации.
«Гражданское общество» — штука, которая только в розовых утопиях выглядит либеральной и прогрессивной. В действительности оно, как правило, преимущественно консервативно, малоинтеллектуально и нетерпимо, поскольку состоит из массы локальных сообществ, в которых бал правят не продвинутые и космополитичные «люди воздуха», а вполне кондовые «люди земли»: кто хоть раз бывал на мероприятиях вроде «Гражданского форума», меня поймет. Это профсоюзные боссы, «предприниматели»-традиционалисты, попы всех конфессий, бандиты, бонзы землячеств и озабоченные тетеньки по женсоветовской линии.
Иными словами, противостояние выглядит так: если система «гражданского общества» пытается создать коммуникацию с властью через сложную сеть, включающую множество профильных иерархических структур, то медиа предлагают политическому суверену прямой и непосредственный контакт со всем обществом, понимаемым как целое, с каждым человеком — напрямую. И, соответственно, выдвигает на авансцену свой массовый, эгалитаристский тип сознания: кто бы ты ни был — олигарх или нищий, клерк или проститутка — одевай оранжевую ленточку и беги на майдан; там все равны в своем едином порыве. Но при этом условном равенстве все же существует огромный и многочисленный класс посредников, коммуникаторов между властью и «народом» — собственно медиасреда, вся без остатка, от ведущего политической передачи на центральном телеканале до автора любительского блога в интернете. И эта среда, сталкиваясь с внешним миром, структурирует себя как машина, работающая на внешнюю экспансию, на продвижение своих интересов. И горе предателю, кто, будучи частью среды, заимел «личное мнение», которое вдруг вошло в противоречие с этими интересами.
Вопрос в том, какая из систем окажется сильнее и эффективнее в условиях той или иной конкретной кампании: левиафан под названием «гражданское общество» или другой левиафан под названием «общественное мнение». В США в нынешнем году победил первый. На Украине, чем бы ни закончился издевательский «третий тур», в массовом сознании (и не только украинском) уже победил второй. В России, где дискредитировавшая себя в 90-е медиакратия была практически полностью разгромлена в первый путинский срок — причем своим же собственным «протеже» Путиным, «перешедшим» на сторону «врага» — сегодня, кажется, начинает восстанавливаться равновесие. И вырисовываются контуры двухпартийной системы.
Вот только тем журналистам, которые не захотят вступать в свою «классовую» партию и участвовать в «ее борьбе», будет едва ли легче, чем фабричным рабочим из отрядов генерала Пепеляева, воевавшим на стороне Колчака. Которые, значит, предатели революционного класса.
