Алексей Чадаев Наблюдения, замечания и предложения
Три часа из телевизора говорил Владимир Путин — большая итоговая пресс-конференция. Слушалось сейчас совершенно иначе, чем в былые годы. Раньше, когда Путин был «молод и силен» (именно такое название подрубрики, посвященной иностранным публикациям о Путине, до сих пор сохранилось почему-то на ИноСМИ.ру), ему было относительно легко: он был в наступательной, торжествующей позиции переустроителя политики, «человеком из завтра». Сейчас, когда его 70% на весенних президентских выборах вызвали скорее усталую тоску, а с тех пор произошло столько всего, что они вспоминаются как сюжет из прошлой жизни, Путин воспринимается по-другому.
Да, интересно было посмотреть именно на то, как наш президент «держит удар». Точнее, целый каскад ударов — начиная от досадных неприятностей, вроде провала в пропагандистском поле всех последних властных кампаний — даже, казалось бы, электорально выигрышной во всех отношениях антиолигахической, — и заканчивая настоящими попаданиями прямой в челюсть — гибель Кадырова, Беслан, Украина. И главный вопрос к нему на этой пресс-конференции был тот, который так никто и не задал — «в силах ли Вы еще, не утратили ли Вы внутреннюю энергию, не передавили ли Вас обстоятельства «бремени власти»? Есть ли еще порох в пороховницах?» Впрочем, прямой ответ Путина на поставленный таким образом прямой вопрос был бы в любом случае неискренним. А потому вопросом — и ответом на него — должна была стать сама внутренняя драматургия общения Путина с залом.
Самые яркие события пресс-конференции — в тех случаях, где Путин вдохновенно отлаивался от подразумеваемых обвинений западной прессы и политиков. Развернутая отповедь Квасьневскому — за его хамское интервью по итогам украинской поездки. Длинный обиженный монолог (в ответ почему-то на вопрос омского журналиста про перспективы сотрудничества с Казахстаном) про «двойные стандарты» применительно к выборам в Ираке, Косово, Чечне, США и Украине. Радостно-примирительный ответ на сердитый вопрос грузинской журналистки про Абхазию — «Михаил Николаевич (Саакашвили) всегда желанный гость у нас в Москве». Большие пассажи про Японию, Ирак, Палестину, Египет… Такое ощущение, что главное чтиво президента в последние месяцы — это западные газеты, пишущие о России; и, отвечая на вопросы наших журналистов, в реальности он полемизировал с авторами Wall Street Journal и New York Times.
С «нашими» же, родными и знакомыми провинциалами, президент говорил безо всякой искорки, всем видом показывая, сколь надоело ему без конца говорить одно и то же. Впрочем, и вопрос региональные журналисты, практически все без исключения, задавали под разными соусами один и тот же: «а каковы у власти планы социально-экономического развития (т.е. дадут ли денег) на наш регион (нашу региональную отрасль экономики, нашу основную социальную группу, наш титульный этнос, наш тип поселений…), и не приедете ли Вы к нам в гости»? Президент в ответ клялся им в своей любви, внимании к их проблемам и обещал приехать в гости, как только сможет. И сразу просил задавать следующий вопрос.
Наиболее же вяло, коротко и сухо он отвечал на «личные» вопросы — о семье, дочерях, своих эмоциях и своем будущем. Чувствовалось, что про это ему сейчас хочется говорить меньше всего.
Однако народ он, тем не менее, все же повеселил своей специфического привкуса живинкой. Даже несколько раз. И когда, отвечая на вопрос японца про Курилы, сказал, что «у нас еще много островов», и добавил, что «Лавров никаких островов никому не предлагал». И когда, описывая окружение Ющенко, обозвал его «националистическим и сионистским» (половина официозных СМИ в транскриптах, разумеется, переправило «сионистское» на «антисемитское» — в общем, «пархатые большевистские казаки» на марше). И когда обозвал герб Серпухова «масонским знаком». И когда проиронизировал по поводу вопроса грузинской журналистки, сказавшей, что на него гневается «не только грузинское руководство, но и весь Запад» — «это что, их приписали к Западу из-за того, что они зарплату получают у Сороса?» Скучно не было.
При этом Путин во всей красе продемонстрировал специфический стиль общения и описания, столь принятый сейчас в нынешней версии кремлевского начальства: грубоватый стеб («я, конечно, большой начальник»), ирония с перверсией («сионистский-антисемитский»), привычку описывать ближнезарубежных лидеров с адресацией к их советскому прошлому («Михаил Николаевич» — про Саакашвили, «Александр известен у нас по комсомольской работе» — про Квасьневского), а также постоянное цитирование официозных формулировок нудным голосом и с закатыванием глаз: «говорю ерунду, но говорю официально».
Иными словами, сейчас уже видно, что путинская система состоялась как отчетливый, описываемый и понятный культурный феномен, определенная стилистика и логика мышления; и сам же Путин ярко ее репрезентует. Сегодня это уже отнюдь не «новое»; скорее что-то системное, привычное, традиционное. Это стилистика товарищеской пьянки старых бывших сослуживцев — офицеров запаса; с ее бесконечными воспоминаниями о прошлых подвигах, службе, стрельбе из положения «стоя», подтруниванием над генералами и президентами, постоянным подчеркиванием условности и неочевидности изменений последних лет, когда они уже оказались «на гражданке», жестким стебом друг над другом и — заочно — над всеми остальными, и при этом бесконечное, тоскливое ожидание приказа, который уже никогда не поступит — ибо отдать его некому.
Держит ли Путин удар? Да, пока еще держит. Но ответить на него толком не может — команды не было; да и даже если бы была, отвечать на самом деле нечем, но признаться в этом нельзя ни в коем случае даже самому себе. И злится, молча, сжав зубы и изредка матерясь сквозь них. Таков сегодня мой президент.
