Чудес не будет

Общение Путина с нацией оставило странное ощущение — как будто двое встретились специально ради того, чтобы сказать друг другу нечто важное, попили кофе, потрындели о погоде и видах на урожай, а потом так и разошлись — каждый при своем. Последний вопрос «от телеведущих» — а почему это, собственно, вдруг решили говорить с народом именно сейчас? — как нельзя лучше иллюстрирует эту повисшую в воздухе недосказанность.

Чего ждали избиратели — понятно: они ждали, что Путин «зажжет», т.е. зарядит своей энергетикой вянущую социальную реальность. Путин же на фоне остальных выглядел как заяц с необычной батарейкой на фоне зайцев с обычной: работает, конечно, в десять раз дольше, но рано или поздно тоже выдыхается. Хотя выдыхается тогда, когда остальные зайцы вокруг уже полные трупы.

Собственно, одна из самых неприятных для меня особенностей ситуации состоит в том, что от Путина, как от пророка, ждут чуда, а он вместо этого читает нудную проповедь, как будто он не мессия, а книжник и фарисей. Я в этой ситуации всей душой на стороне книжников и фарисеев: хотите чуда — идите к Грабовому. Но ожидания «путинского большинства», кажется, устроены прямо наоборот.

И, тем не менее, основной политический сигнал все-таки был Путиным озвучен.

Интрига — в самом моменте. Такие мегадиалоги обычно бывают приурочены к подведению каких-нибудь итогов. А потому чаще всего эти мосты с населением случаются в декабре, под занавес года. То, что он случился в неурочное время, заметили многие — а Брилев так даже и задал по этому поводу вопрос президенту. Из ответа Путина понятно, почему это случилось в сентябре.

Сейчас открывается не просто политсезон, а новое поле политики. Власть пытается заново научиться тратить деньги и анонсирует соответствующую кампанию. С долгосрочным прицелом организовать вокруг этой новой задачи силовое поле дискуссии.

Тут дело вот в чем. Никто не заметил, как в девяностые годы произошла полная деградация государственных механизмов реализации решений — т.е. института целевых государственных программ. Даже приняв решение и выделив под него деньги в необходимом объеме, власть не могла быть уверена, что оно будет выполнено. Как показал проведенный уже в 2004 году аудит, большинство ФЦП (федеральные целевые программы) не достигали никаких целей. Если деньги не разворовывались — значит, они просто уходили на ветер. То есть воровство стало чуть ли не единственным хоть как-то работающим механизмом перераспределения.

Но эта ситуация в конце концов была переломлена. К власти пришла группа людей, которые повесили на двери кабинетов таблички, где алмазами по золоту была выложена фраза «денег нет и не будет», и закрыли эти двери для приема любых «бюджетников». В результате после возврата внешних долгов (какая ни есть, а все альтернатива воровству), образовалась ситуация, когда власть собирает с населения деньги и складывает их в кучку за той самой дверью с табличкой. И ничего с ними не делает.

В этом году начальство наконец осознало, что эта ситуация является попросту опасной. То есть если продолжать так делать, то рано или поздно возникнет вопрос — а зачем вообще нужна эта контора, которая зачем-то отнимает у нас деньги и потом сидит на них, как дракон на сокровищах?

Дело в том, что эта скопившаяся у власти куча денег начиная с какого-то момента стала главным производителем «революционной ситуации» в стране. Вся наша революция — она, в каком-то смысле, по поводу того, с какой стороны и как пилить стабфонд. Никто никогда не признается (в том числе зачастую и себе), что именно это является целью, но уже ясно, что здесь и лежит главный приз.

Тут очень простая арифметика: по мере роста активов издержки на их безопасность растут экспоненциально. Если у вас два миллиона, то защитить их не в два, а в четыре раза сложнее, чем если у вас миллион. Соответственно, пока госбюджет был чахлым, интерес к нему был настолько низок, что он вообще был второстепенным фактором политики. Сегодня же это фактор #1.

Иначе говоря, назрела дилемма: либо навешивать на дверь новый замок и ставить еще больше высокооплачиваемых охранников (будучи все равно в постоянном страхе по поводу их благонадежности), либо же начинать частями что-нибудь из-за двери выносить. Желательно — минуя толпу тех самых «альтернативных бюджетников», которые по привычке не прекращали стоять под дверью все те годы, пока на ней висела табличка.

Но здесь обнаружилось сразу две проблемы. Одна — в том, что менеджмент затрат есть столь же сложная компетенция, сколь и менеджмент доходов; но если под первую качественные кадры худо-бедно есть, то под вторую их нет в принципе.

А вторая — в том, что в полудохлой политсистеме крайне трудно идет процесс выработки консенсуальных решений по поводу того, куда тратить общие деньги. Собственно, этот второй вопрос в большинстве стран и есть главный вопрос политики — но у нас сегодня нет даже языка, на котором это можно было бы обсуждать. Путинское телевыступление — это попытка предложить такой язык.

Главная же недоговоренность, кажется, состоит в том, что Путин так и остановился на разговоре о деньгах. То есть на известном мотиве про «как еще мы, начальство, можем улучшить жизнь простых россиян». Но дело в том, что собственно деньги в нашей системе опять перестали быть дефицитом, каким они были в 90-х годах. Не в том смысле, что их не хотят. Конечно, хотят; но самими по себе деньгами сегодня уже никого не купишь. Гораздо более дефицитным ресурсом является власть — просто потому, что она сконцентрирована фактически в одном месте. И, собственно, коррумпировать революцию можно одним-единственным способом — если начать делиться с ней властью.

Но для этого нужно диверсифицировать сам предмет власти — то есть создавать новые поля, «вспашка» которых будет политически интересной. Одним из таких полей в принципе могут стать программы создаваемого в 2006 году Инвестфонда. Другим — все те многочисленные социальные инициативы, которые озвучил президент в сентябре. Если это получится, тогда политическая дискуссия, в конце концов, перестанет вертеться вокруг одного-единственного вопроса — о том, пойдет или не пойдет Путин на третий срок.

Что касается «третьего срока», то в сегодняшнем разговоре с населением, кажется, наконец обнажилась основная пружина этой темы. Дело в том, что социология вопроса повергает неискушенного человека в глубокое недоумение. Оказывается, что среди тех, кто не поддерживает политику Путина или никак к ней не относится, довольно высок процент тех, кто хотели бы третьего путинского срока. В то время как среди «путинского большинства» по этому поводу раскол — многие из сторонников Путина считают, что он обязан уйти в 2008 году.

Объяснить это можно одним-единственным образом. В «путинском большинстве» считают систему достаточно прочной для того, чтобы не бояться смены лидера страны — и, значит, можно требовать от Путина соблюдения им самим гарантированных правил. В то время как у остальных такого ощущения прочности системы нет — они по-прежнему, как и в начале первого путинского срока, считают президента единственной устойчивой опорой политсистемы. И потому инстинкт самосохранения заставляет их настаивать на пролонгации «эпохи Путина», даже если она им не нравится. Иначе говоря, это травматическая, консервационная эмоция.

Но, в любом случае, и те и другие едины в одном. За разговорами о «третьем сроке» они скрывают не столько желание «сохранить Путина любой ценой», сколько свое к нему категорическое требование «любой ценой» сохранить устойчивость политической системы и имеющихся у них сегодня список прав и гарантий. Эта система отождествляется с Путиным, и потому единственной формой для выражения остается обсуждение «проблемы-2008».

Иначе говоря, как в известном анекдоте про тещу и кремлевскую стену, «крутись как хочешь, но похороны завтра». Правда, тут все еще сложнее, чем в анекдоте: «крутиться» нужно как-то так, чтобы и церемонию с покойником провести, и вдобавок остаться после нее дома внуков нянчить. Вот Путин, собственно говоря, и «крутится».

Источник: http://www.russ.ru/pole/CHudes-ne-budet