Алексей Чадаев Наблюдения, замечания и предложения
Холодная война
Конец зимы 2006 года — время больших юбилеев. Что ни день — то праздник. 25 февраля — полвека докладу Никиты Хрущева на ХХ съезде «О культе личности и его последствиях». 2 марта — 75 лет Михаилу Горбачеву. 5 марта — 60 лет Фултонской речи Уинстона Черчилля (и в тот же день — годовщина смерти Иосифа Сталина). Если прибавить к этому еще и недавнее 70-летие Бориса Ельцина, получится совсем плотный массив знаменательных дат. И вовсе не случайно, что сегодня эхо всех этих памятных событий звучит одновременно.
Холодная война
Общая стратегическая концепция, которой мы должны придерживаться сегодня, есть не что иное, как безопасность и благополучие, свобода и прогресс всех семейных очагов, всех людей во всех странах.Я имею в виду прежде всего миллионы коттеджей и многоквартирных домов, обитатели которых, невзирая на превратности и трудности жизни, стремятся оградить домочадцев от лишений и воспитать свою семью в боязни перед Господом или основываясь на этических принципах, которые часто играют важную роль.
У.Черчилль. Фултон, 1946
Для нас сегодня Фултонская речь Уинстона Черчилля — это эпохальное выступление одного из лидеров Запада, открывшая эпоху холодной войны — победоносной для англо-американцев. Тогда, в 46-м, все было иначе. Черчилль если и был лидером, то лидером великого поражения. Поражение потерпела Британская Империя, которая как раз в те годы переставала быть империей. Поражение потерпела его, Черчилля, партия — обиднейшее из поражений, на пике триумфа II мировой войны. Поражение терпела, казалось, сама Западная цивилизация, отдавшая пол-Европы коммунистам и вот-вот, как тогда думали, готовящаяся распрощаться со второй.
Что было тогда в активе у лордов Запада, кроме изобретенной всего на три года раньше атомной бомбы? Ничего. Сувереном передового учения, захватывавшего умы интеллигенции по всему миру, выступала тогда Москва. Экономическая мощь была подорвана великой депрессией и великой войной. Инициатива и энергетика главного победителя, сама по себе дающая моральное оправдание любым мобилизационным решениям, тоже была у Сталина. Деколонизация мира с неизбежным переходом огромной его части под прямое или косвенное влияние СССР тоже была делом времени. Даже формальная власть — и той Черчилль к 1946 году уже не имел.
Но, оказывается, не зря говорят, что терпящий поражение политик может превратить его в победу только при условии, что будет отстреливаться до самого последнего патрона. Это значит, что даже последний патрон должен быть выпущен во врага, а не себе в висок — и тогда может оказаться, что именно этот патрон — решающий. Черчиллю было не впервой. В 30-е он уже был в этой роли — полумаргинального консерватора-милитариста, выброшенного из политического мейнстрима и ждущего своего часа. Леди Астор на приеме в Кремле заявляла в присутствии Ллойд-Джорджа и Сталина: «с Черчиллем покончено!». Сталин, впрочем, тогда вслух в этом усомнился — и оказался прав.
В начале 30-х Черчилль, рядовой депутат парламента от консервативной партии, объявлял войну Германии едва ли не только от своего имени — а в 45-м оказался среди тройки победителей в мировой войне. В 46-м он точно так же, будучи практически в том же положении «рядового политика», объявил войну коммунизму — а в конце 80-х оказалось, что и эта война тоже выиграна.
В этом — великий урок Фултонской речи, в первую очередь, для России. Никакое поражение нельзя признать окончательным и бесповоротным до тех пор, пока есть хотя бы один патрон. В 46-м для Запада таким патроном оказалось ядерное лидерство. Сейчас понятно, насколько слабым и ничтожным, в сущности, было это преимущество Запада над СССР: фактически, это было простое лидерство в темпе, всего на несколько лет. Но его хватило по крайней мере для того, чтобы не проиграть сразу, в 40-е. И, тем самым, втянуть противника в долгосрочную, изматывающую ресурсную гонку — а в конце концов и победить в ней, в точном соответствии с рецептами модного военного теоретика генерала Фуллера.
А это значит, что и мы не просто «еще не проиграли», но, в сущности, не проиграли ничего. Более того: коль скоро даже ядерное оружие удалось превратить из военного в невоенный инструмент власти — значит, эта трансформация возможна применительно к самым разным типам ресурсов (да-да, даже таким, как пресловутая труба — ресурс, в сущности, столь же временный, как и ядерное превосходство). И даже чисто оборонительная доктрина может стать первым шагом к успеху — если только она решит свою главную задачу: обеспечение невозможности быстрой ликвидации России как субъекта мировой политики.
Однако дело в том, что Фултонская речь — не про бомбу. Она — про универсальные, глобальные ценности, ради защиты которых эта бомба, собственно, и нужна. В этом и состоит сегодня политическая задача: найти такую формулу «русского Фултона», которая могла бы носить глобальный, всемирный характер. Ибо невозможно надеяться на победу в глобальной борьбе, отстаивая только свои, локальные, значимые исключительно для нас самих ценности. Если бы в Фултоне Черчилль говорил о необходимости защитить старую, добрую Англию с ее достославными традициями и уникальной культурой от всеразъедающей красной чумы — скорее всего, у Запада не было бы шансов.
Сегодня у нас нет глобального всепобеждающего учения — наоборот, им обладает Запад. Призрак «глобальной демократической революции» бродит по миру почти теми же дорогами, которыми бродил в свое время «призрак коммунизма», материализуясь то здесь, то там либо в виде «цветных революций», либо в виде «гуманитарных бомбардировок». Радикальный салафистский ислам — лишь версия того же самого глобализма, переведенного на арабский; еще неизвестно, кто бОльшие фундаменталисты — бородатые улемы из «Аль-Каеды» или их вчерашние инструктора из американских «неоконов». Даже если сжечь всю российскую нефть и газ, у нас не наберется столько энергии, чтобы в лоб противостоять этой глобальной революционной волне. Но у нас есть ценности — самые что ни на есть консервативные; и ради одной их защиты у нас должно хватить окаянства на свой собственный, русский вариант Фултонской программы.
Тем более, что опыт миропотрясающих речей есть и в нашей собственной истории.
Продолжение следует
