Социализм, капитализм, мужчина и женщина

В 1989 году, когда у нас по-настоящему началась перестройка и по-настоящему же кончилась колбаса, в нашей прессе велись активнейшие дискуссии по поводу очевидного кризиса советской экономической модели, а равно и о том, насколько, в контексте кризиса, она вообще жизнеспособна.

Понятно, что вопрос тогда носил политический оттенок: всякий, кто пытался защищать советскую экономическую модель — то есть плановую экономику, общенациональную собственность на средства производства, фиксированные цены и т.п. — объявлялся врагом перестройки, демократии и гласности. Наоборот, любой, кто предлагал как можно более радикальные рыночные реформы — отпуск цен, приватизацию, сокращение социалки — немедленно возводился в светочи демократизации. Экономическая свобода оказалась вписана через запятую в список требуемых свобод, во имя которых и делалась перестройка.

Среди перестроечной тусовки немногие пытались как-то защищать советскую экономическую модель, но такие все-таки были. Например, Гарри Кимович Каспаров, и в то время пытавшийся уйти из шахмат в политику, опубликовал в 1989 году в журнале «Век ХХ и мир» достаточно неожиданную для того времени статью под названием «В защиту социализма». Каспаров, выходец из номенклатурной элиты Азербайджана (внук азербайджанского министра нефтегазовой промышленности), писал, правда, не столько об эффективности советской модели (ее защищать в эпоху дефицита, очередей и карточек было как-то уж совсем тяжело), сколько о социальном аспекте, о том, что она дает человеку. Несколько другой пример — молодой редактор отдела экономики журнала «Коммунист» Егор Тимурович Гайдар, который пытался перевести разговор с бичевания совка на содержательный анализ проблем его реальной экономики, но в тогдашнем ажиотаже это был, конечно, мартышкин труд.

Я тогда, по молодости лет, журнал «Век ХХ и мир» и журнал «Коммунист» еще не читал. Я учился в школе, только что закончил быть октябренком и был принят в пионеры — это 4-й класс — но очень всем интересовался, что тогда происходило. И поэтому прочитал на школьном стенде, где висит расписание уроков, пришпиленную кем-то газетную вырезку из «Правды» — главная газета в СССР. Статья была посвящена кризису американской экономики в начале 30-х: Великой Депрессии. Там живописали ужасы того периода: вставшие предприятия, миллионы безработных, люди голодают на улицах, а в это время капиталисты топят в Мексиканском заливе баржи с продуктами, чтобы удержать цены от обвала вследствие кризиса перепроизводства… В конце статьи описали те меры, которыми президент Рузвельт вывел из депрессии Америку — собственно Новый Курс. Портрет, правда, в статье почему-то был не Рузвельта, а Ленина: ну да, там где-то в начале была какая-то из многочисленных ленинских цитат о неизбежном крахе капитализма. Но Новый курс Рузвельта описывался в статье с самой лучшей стороны как способ спасения капитализма благодаря скрещиванию с элементами социализма. Планирование производства, фиксированные цены, создание за государственный счет «социальных» рабочих мест — общественные работы и так далее. Ну, а в конце статьи — вывод: вот, капитализм в 30-х воспользовался опытом «враждебной» системы, а теперь, в конце 80-х, свою жизнеспособность подошла очередь доказывать уже и социализму.

Ага, думаю, гады. Я был мальчик просвещенный и демократический. Гады, думаю. Хотят немножко чего-нибудь стырить у Америки, правильность какую-нибудь, а свой совок спасти за счет этого. Черта с два у них что выйдет.

Ну, в принципе, и все тогда так реагировали. С какого-то момента все попытки советского правительства осторожно вводить те или иные рыночные элементы — кооперативы там разрешили, аренду, хозрасчет — встречались улюлюканьем: мол, не кран надо менять, а всю систему. Система вся меняться не захотела и накрылась медным тазом. (Глубину катастрофы Гайдар хорошо описывает: когда они пришли в начале 92-го, в резервах Госбанка было две тонны золота, а в казне — 12 миллиардов долларов при расходной части бюджета примерно на порядок больше).

Удивительным образом, сейчас я снова наблюдаю эту дискуссию с обратной стороны. Вся передовая американская экономическая мысль на фоне обвала мировой финансовой системы, рецессии, падения индексов и волны банкротств опять говорит о возвращении госрегулирования по-советски. Добила меня публикация в «Нью-Йорк Таймс»: там экономический колумнист, комментируя антикризисный план Полсона, пафосно восклицает: «кто бы мог подумать, что социализм в Америку принесут не большевики в джинсах, а финансовые воротилы с Уолл-Стрит в костюмах от Армани?» О, разница культур! Сказал бы нам кто-нибудь в 80-е словосочетание «большевики в джинсах». Для нас джинсы — это символ Запада, западной культуры, вместе с кока-колой и долларом, в совке — так вообще жуткий дефицит и предмет гордости; а для них — это такие дешевые драные штаны, которые носят хиппи и левая молодежь в майках с чегеварой. То, что для нас капитализм, для них социализм, даже сейчас. И так не только с джинсами.

Сейчас кризис, и во всем Западном мире государство увеличивает свое присутствие в экономике, которое ранее считалось богоугодным уменьшать. Причем увеличивает не от хорошей жизни: оно скупает те компании или те активы, которые иначе бы просто погибли. Спасает утопающих и берет к себе на борт, хотя само судно и так уже перегружено, а в борту течь.

Понятно, что это вызывает бурные дискуссии: все-таки позиции либеральных фундаменталистов всегда были сильны, а для них любое госвмешательство — это зло похуже кризиса. Но точно такие же дискуссии шли в Америке 30-х по поводу Нового курса Рузвельта, да и до сих пор идут. Когда я собирал себе книжную полку по Великой депрессии, то в итоге главное место там заняли две книги: первая — это «Беседы у камина» самого Рузвельта. А вторая — написанная с прямо противоположных позиций, опровергающая Рузвельта почти во всем, а в каких-то пунктах прямо против него направленная книга Айн Рэнд — «Атлант расправил плечи».

Петербургская курсистка Рэнд в Америку сбежала от революции и гражданской войны — и угодила прямиком в Великую Депрессию. На Западе экономический кризис, коммунисты во всех странах говорят про мировую революцию, прогрессивная общественность разочаровывается в рынке, капитализме, частной собственности и говорит: вот, мол, куда это все нас привело: а у русских-то который год подряд экономический рост! Может, мы зря так плохо к большевикам относимся, может, у них есть чему поучиться? И в этот момент встает Рэнд, у которой перед глазами опыт нашей революции, гражданской войны и военного коммунизма, и говорит: погодите. Вы идете в ту сторону — так я вам расскажу, чего вас там ждет. И рассказывает, не жалея красок.

Влияние ее, судя по всему, было таково, что на несколько лет «Атлант» занял в рейтинге популярности книг второе место после Библии. И уж конечно определил идеологию огромной части американской элиты, даже до нынешнего времени. Например, Гринспен, главный стрелочник нынешней мировой финансовой архитектуры, считает себя верным рэндовцем, на что ему Сорос все время пеняет. Пафос целой банды апологетов либерального рынка берет свое начало в ярости женщины Рэнд. И хотя Рузвельт делал все ровно наоборот к тому, о чем они говорили, их своеобразная заочная полемика с Рэнд обозначила своего рода границу, за которую в антикризисном тренде «на социализм» переступать оказалось нельзя. Вот здесь — сколько угодно занимайтесь решением текущих проблем, а вот отсюда уже начинаются ценности, фундаментальные основы, и их трогать ни-ни ни в коем случае.

У нас в СССР 80-х такой женщины Рэнд, которая бы встала во весь рост против Горбачева на защиту святынь, не нашлось. У нас тогда вышла только одна бедная Нина Андреева, написала статью «Не могу поступиться принципами», ее с улюлюканьем записали в городские сумасшедшие, и пошли себе дальше.

То есть в тот момент, когда разрушения, вызванные кризисом советской экономической модели, затронули уже не только текущую хозяйственную деятельность, но и ценности, лежащие в основе того, что на советском языке называлось «общественным строем», тут-то и оказалось, что защищать сами эти ценности абсолютно некому. Они, в общем, никому уже не нужны. Наоборот, как раз тогда, в 89-м году, властитель дум #1 Александр Исаевич Солженицын в программной статье «Как нам обустроить Россию» говорит: да выньте вы коммунистическую идеологию из системы, на ней же ничего не держится… снимите портреты Ленина, уберите серп и молот со знамен, и все будет работать, как работало, ничего не изменится, только лучше будет: уж русский-то человек, с его-то головой да золотыми руками… То, насколько ценности, лежащие в основе общественного строя, сильно и непосредственно связаны с реальной экономикой, с функционированием всей социальной машины, насколько это связь двусторонняя и как сильно влияет одно на другое, никто тогда и думать не хотел. Это уж потом, в середине 90-х, бывшие эмигранты сокрушались: как же так — целились в коммунизм, а попали в Россию…

То, что и государство, и хозяйственная система никогда не существует сама по себе, а является продолжением в физический мир определенных ценностей, идеологии, морали, и без них просто не работает — этого в равной степени не понимали ни наши марксисты, ни либералы. Одни были слишком повернуты на отношениях собственности, а другие — на законах рынка. Зато это хорошо понимала, например, женщина Рэнд.

Так что же теперь: мы видим кризис капитализма, которому теперь нужно для выживания немножко социализма? А тогда, в 80-е, действительно у нас случился кризис социализма, которому для выживания не хватило нужной дозы капитализма? В ХХ веке люди до хрипоты спорили именно в этом «формате». В ХХI он совершенно точно не работает.

Собственно, в связи с этим у меня есть некая гипотеза по поводу нынешнего кризиса. Вопрос не в том, «лучше» или «хуже» будет в ближайшие годы. Вопрос в том, устоят ли сегодня ценностные основы нынешней глобализированной экономики, и найдется ли кто-то, кто, как Рэнд когда-то, с грудью наперевес выйдет их защищать (в том числе — и едва ли не в первую очередь — от государства). Власть ведь, в конце концов, это не источник ценностей, не образец эффективности и уж точно не вместилище морали. Она действует в том коридоре, который создают ей общественные умонастроения. От их состояния зависит, приведут начальственные антикризисные усилия к катастрофе (как Горбачева в 91-м), или же все-таки удастся вырулить (как Рузвельту в 30-е). И главное — совершенно не обязательно для этого начальство в его усилиях «поддерживать»: иногда очень даже нужно ставить ему барьеры и бить по рукам. В кризисе дело не в том, «за» ты или «против» власти; а в том, что именно, какие ценности ты защищаешь.

Найдется ли у нас кто-то, кто будет защищать — не власть, не президента с премьером, а российский общественный строй — и систему ценностей, на которой он основан? Найдутся ли такие в обамаманской Америке? Или же — перестройка, как переоценка ценностей?

Источник: http://publications.ru/columns/Blog-realista/Socializm-kapitalizm-muzhchina-i-zhenschina