Новое

Мы стали сверхглобализированной системой, и это выяснилось только тогда, когда накрылась глобальная модель

Здесь, если можно, возьму слово. Короткая реплика. Одним из элементов этой дискуссии о концепции был разговор с Павлом Данилиным, который буквально выкатил мне это обвинение в нарушении административного консенсуса и раскола в среде исполнителей. И, в сущности, в стабильной ситуации, условной ситуации августа 2008 года он кругом прав. По большому счету, зачем воду мутить? Все правильно, а если и не правильно, то все равно, все довольны. Если верить товарищу Соресу, факты нашего сознания играют ни чуть не меньшее значение, чем факты нашего бытия. Но как только ты в эту картину добавляешь иероглиф, который называется кризис, как картина меняется.

Т.е. проблема кризиса, фактор кризиса, роль кризиса, даже не в том, что те цифры, которые заложены в какие-то административные планы перестали работать. Проблема кризиса в том, что перестала работать некая система ориентиров, система образцов, на которые ориентировалась среда, принимающая решения. Только сейчас стало заметно, что эти образцы были где-то не здесь. Что при всем разнообразии наших дискуссий о будущем, все образцы того будущего, которое «завтра» — были все «там».

Т.е. докризисную идеологию «аппарата» я бы описал как некое «державничество-западничество». Т.е. мы хотим быть такими как запад, а не такими, какими запад хочет нас видеть. Поэтому мы пытаемся вести себя с ними, как они ведут себя с нами и со всеми остальными.

Это работало, пока был успешный Запад. В некотором смысле это работает и сейчас. Т.к. кризис опознан как мировой. А если он мировой, то надо сесть и ждать, пока там чего-нибудь подкрутят, и все наладится. А вдруг, окажется, что оттуда ничего не придет, кроме счетов за ранее оказанные услуги?

И поэтому, вопрос о том, справедлива ли и возможна ли эта дискуссия – он является производным к другому вопросу: что такое кризис? И что такое кризис для нас. И тут я возвращаюсь к тому, что сказал Глеб Олегович. Только кризис показал, до какой степени мы все-таки были глобализированны. Мы были сверхглобализированны.

Павловский: Вы не про экономику сейчас?

Чадаев: И про экономику тоже. В экономике это выглядит так: все, что мы производили, кроме нескольких экспортных товаров мы производили только на внутренний рынок, а потреблял внутренний рынок за счет денег полученных благодаря экспорту.

И это означает, что даже если наше внутреннее потребление упадет в пять раз – чихать от этого никто не будет. А вот изменения в экспортных позициях влияют на нас гораздо более радикально. По-хорошему, надо вводить резервную валюту, привязанную к цене барреля.

Ко всему прочему, мы все деньги отдали на аутсорсинг. Мы все деньги разместили «там», а потом стали «там» брать кредиты на развитие под некоторый процент.

Более того, мы отдали на аутсорсинг определение кому выдавать, а кому не выдавать эти самые деньги. Кто достоин кредитов, а кто не достоин кредитов.

Мы стали сверхглобализированной системой, и это выяснилось только тогда, когда накрылась глобальная модель. Я прошу прощения, что перебил.

Источник: http://publications.ru/groups/experts/

[fbcomments]

About Алексей Чадаев

Директор Института развития парламентаризма