В истории маоизма любопытен момент отхода Мао Цзедуна от классических канонов марксизма-ленинизма и начала формирования собственной идеологии.
Главный пункт расхождений Мао с традиционным «марленом» — это идея о том, что авангардом пролетарской революции является не рабочий класс, а крестьянство. Конъюнктурная причина лежит на поверхности: в Европе марксистов и даже в России Ленина уже имелось на тот момент достаточное количество рабочих, чтобы можно было им говорить, что они «класс». А в полностью аграрном Китае первой половины ХХ века и производства — и, соответственно, рабочие — были редкой экзотикой. И как политически значимая сила они быть мобилизованы не могли. А революцию надо было кем-то делать.
Политический успех маоизма — в выполнении последовательности «сначала революция, а потом — появление китайского рабочего». Причем реальная индустриализация в Китае (идущая по-настоящему лишь сегодня) совпала с отходом от принципов плановой экономики и тотального огосударствления производства. Китайский индустриальный капитализм создан коммунистическим режимом — и, как выяснилось, он неплохо справляется с этой задачей, не хуже разного рода «невидимых рук» европейского образца.
В конце концов, китайская революция как таковая была не столько классовой, сколько антиколониальной и национально-освободительной — Мао лишь довершил дело, начатое Сунь Ятсеном и продолженное Чан Кайши, т.е. националистами; зря ли последнего циньского императора Пу И китайцы в конце жизни приняли в пионеры (представьте себе пожилого цесаревича Алексея Николаевича, которому розовощекий отличник по поручению Л.И. Брежнева повязывает в Свердловске пионерский галстук).
Но меня здесь интересует не Мао, а рабочие. Почему столь успешна оказалась ставка именно на эту страту (а не на крестьян, не на «бедных вообще») в социальной (не национально-освободительной) революции? Я не про догматически-марксистский, а про сугубо тактический, «технологический» аспект.
Сегодня это видится примерно так. Есть два уклада — старый аграрный и новый индустриальный. В новом индустриальном — более высокие норма прибыли и производительность труда, более сложная и развитая социальная организация. Индустриальный уклад, «прорастающий» в аграрной стране — это как бы «будущее посреди настоящего».
Соответственно, фундаментальное отличие рабочего от крестьянина — в том, что крестьянин (также как помещик, «вотчинник» или даже мещанин-ремесленник) принадлежит к прошлому, «вчерашнему» укладу, тогда как рабочий — к укладу наиболее актуальному, «мейнстримному». Но в этом новомодном укладе рабочий — пария, маргинал, находящийся на нижнем этаже социальной лестницы. Выше него в этой иерархии — финансовый капиталист, предприниматель, менеджер, даже тот же буржуа в ипостаси «паевого» инвестора. А в той мере, в которой новый уклад постепенно «прорастает» в госмашину, сращивается с ней — то и чиновник, и вообще любой находящийся на государственной службе человек. Фабрика — краса и гордость новой цивилизации, а те, кто на ней работает — «говорящие орудия», ходячие функции, приложения к станкам.
И это притом, что фабрика порождает очень специфический тип социальности. Человек изо дня в день выполняет сотни и тысячи раз одну и ту же, достаточно простую операцию, являющуюся при этом составной частью большого и сложного процесса. То есть от качества этих (автоматически повторяющихся) действий зависит и следующий за ним технологической по цепочке, и вся цепочка в целом. Велика вероятность, что такой человек рано или поздно перестает ощущать себя неким автономным индивидуумом, «личностью» в собственном смысле — он на рефлекторном уровне начинает ощущать себя частью большого индустриального целого, «деталью машины». Фабрика, как коллектив, и превращается исподволь в «социальную машину», причем происходит это исподволь, как бы незаметно, в миллионе микро-ситуаций взаимной «притирки» изначально очень разных людей.
Собственно, вот вам и готовая «армия» — и далеко не факт, что ее «генералом» является предприниматель или собственник производства. Этот последний живет в рынке и мыслит в логике рынка, действуя фабрикой как самим собой, продолженным в пространстве. Уже поэтому он — «человек», а не «деталь машины»; у него другой ритм жизни, другой круг интересов, другие потребности. Рано или поздно он неизбежно перестает понимать тех людей, которые у него работают — просто в силу очень разного образа жизни. И дело тут вовсе не в потреблении — он вполне может быть аскетом, «сгорающим» на работе — это ничего не изменит. Главное, что они — «в форме», а он, так сказать, «штатский».
Обособляясь, «фабричный» микросоциум не может не противопоставлять себя всему остальному обществу. Это противопоставление может идти разными путями — рабочие могут считать себя «лучше» или «хуже» т.н. «обычных людей», главное что «другими». Или, как любят выражаться современные философы, «исключенными».
Вот эта среда «исключенных» — и есть готовое топливо революций.
У того типа микросоциума, который возникает из фабричных рабочих, есть свои преимущества и недостатки. Преимущества — в развитых способностях к автоматизации, согласованному (солидарному) действию и делегированию функций. Слабость — в высоком уровне инерции и дефиците гибкости. Как у любой машины, здесь всегда есть уязвимые узлы, ударив по которым, машину можно сломать.
Такой способ политической организации, как «партия ленинского типа» — идеально соответствует рассматриваемому типу социальности. Фабрика уже сама по себе есть готовая «форма» для партийной структуры. В любой другой страте возникает конфликт с укладом; здесь же все ложится как влитое: идеология (жанрово практически тождественная технологическому описанию работы производства), дисциплина, иерархия ролей, сбалансированная внутрипартийной демократией; внутреннее медиа как «не только агитатор и пропагандист, но и организатор» (т.е. полный функционал расположенной в цеху радиоточки).
Очень интересно было бы сделать интеллектуальное упражнение на проектирование политической организации, адекватной социальной структуре «сетевого общества», network society. Ризома — это не машина. Это такая живая хрень, устойчивая к отсечению частей и ударам в самые разные точки; обладающая развитой способности к регенерации. Но, тем не менее, это не амеба; не жидкий студень, у ризомы, как учат Делез с Гваттари, есть некий «стержень». И вот он как раз — жесткий и «чоткий». А вокруг — мягкая, податливая и постоянно развивающаяся периферия.
Партия делезовского типа. Какая она?
Источник: http://publications.ru/columns/Blog-realista/Ugol-i-shlak.-Kto-yavlyaetsya-toplivom-revolyucii