Смерть и рождение русского

Характерный признак новейшего времени — невероятно трудно обращаться сейчас к теме “русского”: будь то в философии, политике, дизайне или даже производстве продуктов массового спроса. Все выглядит наигранно, неестественно, фальшиво, как “порше” с росписью под хохлому. Пелевинский Че в “Поколении П” понес какую-то откровенную лабуду вместо откровений, едва Татарский спросил его про “русское”; ту же лабуду несут и сегодняшние мыслители, неважно будь они кто — националисты, глобалисты, этатисты, педерасты и т.д.

Я наблюдал одного неслабого интеллектуала, взявшегося читать публичную лекцию по теме “Русский мир” — ему стало физически плохо прямо на лекции, вплоть до вызова скорой; и было очень заметно, что дело именно в том, что он сам тоже чувствовал, что несет ту же лабуду, что и все остальные — хотя замах был сказать нечто качественно иное.

Понятно, откуда проблема. “Русское”, как и любое “национальное” — это культура, но культура возникает не сама по себе, а в пространстве уклада жизни — и, главным образом, действия. Люди сеют хлеб, выращивают скот, создают орудия труда и предметы потребления, воюют, организуются для этого в сообщества, передают детям опыт — в ходе этих процессов развивается и язык, и мифология, и картина мира, присущая именно данному уникальному народу. Именно поэтому у эскимосов в языке двадцать понятий, означающих “снег” в разных его видах, а в русском, скажем, более пятидесяти синонимов к слову “украсть” (стырить, слямзить, спереть, стянуть, свистнуть…) — ясно, что и то, и другое отражает важные особенности векового национального уклада.

То “русское”, к которому мы поневоле обращаемся начиная с того момента, когда из-под обломков СССР после 75-летнего небытия вдруг снова выплыла страна Россия — почти целиком относится к уже почти век мертвому миру русской деревни; отсюда и ощущение фальши при виде очередной “хохломы” у Bosco, Симачева или даже на отечественном гербе: какой, к черту, двуглавый орел, когда и одноглавого-то никто сроду не видел. Россия век назад — это почти полностью деревенская, крестьянская страна с более чем 90% негородского населения — в то время как сейчас, наоборот, у нас почти 75% живут в городах. Город — это мир бетона, асфальта, кирпича, стекла и высотных зданий; тогда как “русский стиль” все время получается эдаким бесконечным “суздалем” — где редко стоящие деревянные одноэтажки с возвышающимися иногда над ними маковками белокаменных церквей. Но дело не только в этом: зафиксированный в русском языке уклад — это уклад крестьянский; тем забавнее звучат переносы в современность, вроде формул “ест чужой хлеб” или “в семье не без урода” (в большой, многодетной — да! но в городской, где один ребенок?)

Урбанизации мы обязаны главным образом советскому периоду: как раз где-то в 1963-м городское население впервые количественно превысило сельское. Однако даже и по сравнению с ним произошел масштабный сдвиг: смысловой центр советского города — это, конечно же, “завод”. Для его жителей это больше чем место приложения труда — это своего рода храм новой индустриальной религии. Любой социолог, делавший фокус-группы в моногородах, укажет на этот разрыв: несмотря на то, что сегодня на этих заводах работает уже не 80% населения, как раньше, а от силы 20-25%, в сознании большинства жителей принцип остается нерушим: пока жив завод — жив город, как точка на карте страны, место для жизни, “порт приписки” к большой, общестрановой социальности.

Сегодняшний российский город все дальше уходит по своему укладу от индустриального паттерна советских времен. Производства или умирают, или выносятся за городскую черту, или становятся куда более компактны и менее многолюдны по числу работающих за счет прогресса технологий. Основным занятием городского населения все больше становится т.н. “постиндустриальный сектор” — торговля, услуги, включая сюда же и бюрократию (2 млн.человек в целом по стране), и т.н. “бюджетную сферу”. Но вся деятельность этого нового городского слоя завязана главным образом на потребление; все процессы организованы вокруг и около него; туда же направлена в основном и творческая энергия, и затраты времени, сил и энергии. Там же извлекаются и сверхприбыли; там формируются капиталы и, соответственно, сидящий на них слой “новых богатых”. Но главное, что предметом потребления оказывается ровно то, что предлагает глобальный рынок — даже если шоколадка “Марс” или “Форд-Фокус” произведена на заводе где-то под Великим Новгородом или Санкт-Петербургом, это все равно “нерусское” по стилистической и смысловой нагрузке. Равно как и расписанная цветочными узорами коробка конфет “Душа России”, производимая под Ульяновском на заводах концерна Nestle.

Исключение — внешняя торговля сырьем и полуфабрикатами “первого передела” (считай, то же сырье), ну и в какой-то мере еще производство оружия (последний еще пока не умерший, не обреченный на гибель и при этом не проданный транснациональному капиталу из крупных индустриальных секторов). Нефть, ракеты и автомат Калашникова — вот пока и все, что мы “производим” собственно “русского”, с чем мы выходим во внешний мир и что определяет наше национальное “лицо”. Это похоже на арабский вариант, с той только разницей, что ракеты и автоматы арабы, наоборот, покупают — зато “продают”, и успешно, суннитский ислам как тоже вполне себе глобальный “бренд”.

В этом смысле никакого “русского” как чего-то такого, к чему можно обратиться как к источнику смысловых, стилистических и хозяйственных паттернов, попросту не существует. Я иной раз задумываюсь, что бы делали наши националисты, если б вдруг разом исчезли с улиц наших городов кавказцы и азиаты — пока они есть, можно хотя бы определять русское “от противного”, на животно-расовом уровне; но с точки зрения, скажем, китайца вообще невозможно понять, чем отличается среднестатистический москвич-азербайджанец от москвича-славянина.

“Русского” сегодня не существует, но теоретически его можно создать. Правда, для этого бессмысленно писать трактаты или бить морды брюнетам на улицах. Нужно научиться делать — и продавать — что-нибудь еще, кроме нефти и оружия. И не просто делать, а делать лучше всех — или хотя бы дешевле всех в мире. Что-то нужное не только нам самим, но и вообще любому человеку, безотносительно к его национальности или исповеданию. Решение этой задачи и будет ответом на вопрос, кто такие русские и есть ли они вообще.

Источник: «Русская смерть»