Алексей Чадаев Наблюдения, замечания и предложения
Политолог Алексей Чадаев — о значении вхождения Крыма в состав нашей страны
К пятилетнему юбилею крымских событий антироссийская «мягкая сила» стала готовиться загодя. СМИ и блогосфера запестрили комментариями всевозможных знатоков, подававших Крым едва ли не как «главную ошибку» и расписывавших в деталях, как дорого мы за нее заплатили: санкции, испорченные отношения с соседями, и это кроме прямых экономических потерь.
Действительно, к большинству последствий присоединения Крыма мы и как государство, и как общество были не готовы. Но это, что называется, чего хотеть.
Лауреат ордена Дружбы Стивен Коэн еще в далеком 2003-м для характеристики будущего отношений Запада и России предложил термин «прохладная война». И всё, что произошло с тех пор, подтверждает его точность. Решением по Крыму мы не создали причину превращения «прохладной войны» во «вторую холодную». Причина — поистине фундаментальная — состоит в том, что, демонтировав восточный блок и распустив СССР, мы не дали мировому гегемону себя победить. Акта капитуляции не было, и в этом смысле, с точки зрения гегемона, за нами должок. А Крым — повод его взыскать.
Пять лет назад, когда провластное большинство постепенно начала захватывать эйфория от «крымской весны», а антивластное меньшинство — ажиотаж ханжеского пацифизма, места для холодного и спокойного анализа почти не оставалось. Но сейчас можно уверенно говорить: все минусы безусловно перевешивает один гигантский, исторических масштабов плюс — возвращение России.
В 1991-м наше государство сбросило с себя обязательства по защите слабых даже внутри собственной страны, обрекая на борьбу за выживание всех, кто «не вписался в рынок». Мы сами записались в слабые, пойдя по миру за кредитами и «гуманитарной помощью» — в обмен на следование рецептам консультантов из МВФ, которые еще ни одну страну не привели к росту и процветанию.
И такая Россия, конечно, многих устраивала. Не только на Западе, но и внутри нашей страны тоже. Купив элиты премиальными кунштюками потребительского рая и подсадив население на эрзацы масс-маркета, архитекторы этого проекта, казалось, могли быть спокойны: у всех всё ровно, никто не дернется.
И если смотреть изнутри той России, эрзац-России, то Крым, конечно же, стопроцентно украинский. Ведь Россия — это страна, возникшая только в 1991 году. Всё, что было до этого, — мрачное прошлое; а теперь мы все такие мирные, рыночные, демократичные и толерантные. Идя этим путем, мы рано или поздно и ядерное оружие бы непременно сдали в утиль — зачем оно нам, если оно уже есть у наших куда более продвинутых «партнеров»?
Вернув Крым, мы сказали, что России не 25 лет, а тысяча. Этим мы заявили, что вернулись в мировую историю, снова став самими собой. А также — что мы всегда защищали и будем защищать слабых. И во внешнем мире, и, что важнее, внутри страны: майские указы — они в конечном счете о том, что каждый гражданин имеет право на достойную жизнь. Что бы ни думали по этому поводу «невидимые руки рынка».
Нам этого никогда не простят. И это хорошо.
https://iz.ru/853607/aleksei-chadaev/vozvrashchenie-rossii
Всплывшая в ленте напоминалка про старый пост о бедности заставила меня дожать одну мысль, которая крутится в голове с тех пор, как я увидел заявление министра Топилина на Гайдаровском форуме о том, что для победы над бедностью ему нужно 800 млрд рублей.
Понятно, что министр, как бы это сказать, оптимист. Не хватит ни столько, ни десять раз по столько, ни вообще нисколько.
Сейчас будет несколько дилетантских гипотез — поправляйте меня, кто больше в теме.
Итак. Бедность они измеряют очень просто: бедными считаются семьи (именно семья, а не человек у нас квант социальной политики!), чей доход в расчете на каждого члена семьи ниже некоторой странным образом вычисляемой планки, именуемой «прожиточным минимумом».
Особенность именно российской бедности (в отличие, скажем, от европейской или американской) состоит в том, что у нас довольно велика доля так называемой «работающей бедности». У «них» бедными в основном являются безработные, нетрудоспособные, живущие на вэлфере и т.д. полумаргиналы. У нас же речь в основном идёт о вполне социально адаптированных гражданах, имеющих собственное жильё (часто даже приватизированное), постоянное трудоустройство и чуть ли не дачный/приусадебный участок с грядками картошки — но все равно получающих стыдные копейки и едва сводящих концы с концами.
Главное отличие нашей структуры занятости от западной: у них — относительно высокая безработица, высокий уровень оплаты труда, высокая его производительность, высокие требования к соискателям. У нас — низкая безработица, низкие зарплаты, низкая производительность труда, минимальные требования к соискателям. Если по-простому, у нас повсеместно пятеро делают ту работу, с которой бы справился один, но нигде кроме борющегося за эффективность коммерческого сектора это не считается проблемой.
Жёстко говоря, их экономика производит в первую очередь товары и услуги — наша производит в первую очередь рабочие места.
В SpaceX 3700 сотрудников; в системе Роскосмоса порядка 200 000. В этом смысле проблема Рогозина не столько даже в том, чтобы успешно конкурировать со SpaceX, сколько в том, куда девать эти две сотни тысяч людей. В большинстве — очень бедных, трудолюбивых, неплохо образованных, работающих в отрасли десятилетиями, живущих на грошовые зарплаты и делающих по преимуществу нечто давным-давно уже ненужное. Как тебе такое, Илон Маск?
Могут ли они сами найти себе работу получше? Увы, только не там, где живут. Российская география трудовых ресурсов — это чудовищные разрывы между предложением работы и спросом на неё: где-то нет людей, где-то нет работы. Продать жильё за копейки, переехать поближе к деньгам — на это решаются не очень многие; и в основном они едут в столицы, и мы видим стремительный рост населения Москвы и Питера. Миллионники лишь сохраняют свою численность, все, что меньше — теряют. Регионы, чьи столицы меньше миллиона по населению, превращаются в сообщества «оставшихся» — депрессивные, пассивные социумы «тех, кто не смог уехать».
Вывод такой. Борьба с бедностью — это способность создавать новые рабочие места, причём именно там, где люди живут сейчас. В первую очередь — взамен тех, которые будут неизбежно сокращены в раздутых штатах нынешних крупных компаний и госструктур, которые сегодня только и держат на себе пространственный каркас. Это способность помогать людям в транзите — к другой работе, другой зарплате, другим формам социальной адаптации. Те позиции, где сегодня сосредоточена «работающая бедность», не должны сокращаться ранее, чем будут созданы другие взамен них.
А еще жёстче: главная причина бедности — это избыточное предложение рабочих мест с низкой зарплатой. Оно же, кстати, и основной генератор трудовой миграции (создаёт привычку нанимать мигрантов туда, куда местные не идут). И генеральная стратегия в этой сфере должна быть в том, чтобы вместо пяти предложений вакансий по 15 тр появлялось два по 30 тр., а вместо пяти по 30 — два по 60 и тд.
Это очень больно, но необходимо понять — «дешевые люди» это иллюзия, разврат и самообман. Люди — это всегда дорого, точка. Не сходится баланс — режьте штат. «Работающая бедность» — это позор. В бюджетной сфере — позор сугубый. В этом смысле, скажем, требование повышения МРОТ никакое не «популистское» — это просто жизненная необходимость.
